Когда Люся сделала ремонт в своей крохотной полуторке и переставила мебель, выяснилось, что стена в комнате как-то пустовата. Что-то просто просилось быть повешенным на эту стену. И Люся поняла, что именно и где это найти.

По выходным художники оккупировали сквер. Реализмом там и не пахло: на пьяной улице танцевали пьяные развеселые дома, странная многоногая лошадь скакала по фиолетовому полю, и на фоне занавески цвета запекшейся крови сидела еще более странная женщина — одновременно и в фас, и в профиль. Сами художники были под стать своим произведениям.

Не сразу Люся нашла то, что надо.

На картинах у солидного дядьки в берете — красивые девушки вбегали в набегающие волны, выглядывали из-за белоствольных берез, лежали, жарко раскинувшись в разнотравье, глядя на зрителя со скромным лукавством. Правда, смущало то, что девушки были голыми, а та, что вся в лютиках и васильках, напоминала хрестоматийные строки: «Под насыпью, во рву некошеном, лежит и смотрит, как живая».

— А вы пишете портреты? — спросила Люся.

— На счет раз, — ответил художник.

— А сколько это будет стоить?

Художник ответил. Люся про себя ахнула, но не отступила:

— А с котиком на руках можно?

— Хоть с крокодилом, но за котика придется доплатить.

И хоть у художника и было заказов по горло, но как раз сейчас он оказался немного свободен, так что начнет портретирование уже сегодня вечером. Художник пришел, как договаривались, но не с кистями, красками и мольбертом, а с дешевой «мыльницей».

— Сейчас так все делают. Вот Никас Сафронов — страшные тысячи за портрет берет, а тоже по фотографиям, — объяснил художник. — Ну, давайте пожелания.

— Знаете, — сказала Люся, смущаясь, — я бы хотела быть на портрете помоложе. Немножко. Чуть покрасивее. В голубом платье — любимый цвет. Потом... Вот волосы... У меня, видите ли, аллергия на любую краску, а всегда хотелось быть с такой рыжинкой. Ну, вы понимаете?

— Чего ж тут не понять, — сказал художник. — Все так хотят, чтоб с рыжинкой. Идите, переодевайтесь. И кота берите.

Люся замялась:

— Платье я не купила. Такие цены! Что платье — сносишь, и как не было. А портрет на всю жизнь. Вы уж как-нибудь сами платье придумайте, пожалуйста. А котик у меня такой, знаете, своеобразный. Пушок! Иди сюда! Пушок!

Художник только крякнул, увидев Пушка, подобранного в младенчестве и за два года превратившегося из трогательного, жалобно мяукающего комочка в наглую, бесчувственную и прожорливую скотину, причем все эти качества явственно читались на его шкодливой морде. Но Люся его нежно любила.

— Котика тоже подправим, — решительно сказал художник.

Нафотографировал Люсю, кота и ушел с авансом.

Но не исчез, не обманул, через неделю принес портрет.

Тетки из Люсиной бухгалтерии, пришедшие посмотреть и ремонт, и портрет, проглотили свои раздвоенные языки.

С портрета со скромным лукавством глядела сидевшая в кресле молодая красивая женщина, с рыжеватыми волосами, в открытом голубом платье, немножко похожая на Люсю, а на руках у нее был огромный рыжий кот, чрезвычайно умильного вида.

Но было на портрете кое-что еще, отчего заткнулась даже главная кобра Кира Семеновна. Рядом с креслом на картине был придуман дверной проем в прихожую, и художник даже нарисовал в этой прихожей вешалку, на которой висели мужской плащ, мужская куртка и черная мужская шляпа.

Все-таки это был очень хороший художник...