9 июн в 22:22 
Fans Of The Unknown :
Fans Of The Unknown : Юлия Саймоназари «Технитозой». Финал
Выйдя в небольшой зал, Игнат и Веня остановились.
— Может, не там свернули? — спросил Веня.
Игнат сверился с нечетким планом эвакуации и, указав рукой на один из узких проемов, ведущих в черноту, сказал:
— Туда.
Они пересекли зал, зашли в очередной коридор и продолжили путь.
— Мне кажется, или лупоглазых стало меньше? — спросил Веня.
Игнат огляделся. Орда крыс-многоножек действительно заметно поредела, а еще через десяток метров они и вовсе стали редкостью.
— Чувствуешь? — спросил Веня. — Сырым мясом пахнет.
Коридор облепила клейкая тишина, нарушаемая редкими угасающими писками. По стенам от пола до потолка расползлась маслянистая копоть. По растекшимся черной патокой оплавленным отделочным панелям вились органические пластинки, подобные тем, что скрыты под шляпкой гриба. Из них то тут, то там высовывались крошечные длиннотелые скелеты с зубастыми черепами и еще живые крысы-многоножки, купившиеся на обманный мясной запах неведомого растения. Грызуны дергали лапками в предсмертной агонии и тихо пищали.
Пол покрывала застывшая неоднородная масса, схожая с окаменевшей лавой. В ней увязли куски железок, обломки пластмассы, осколки стекла, разломанные грудные клетки, раздробленные кисти рук, пробитые черепа.
— Не слабо здесь полыхало. — Веня рассматривал коридор через объектив камеры.
— Сюда. — Игнат свернул в дверной проем, отороченный волнистыми пластинками, и настороженно застыл. Повсюду тянулись и возвышались бесконечные ряды клеток: уходили под потолок, убегали вперед, заполняли пространство. За решетками, обросшими грибными плотоядными рюшами, покоились мелкие и крупные скелеты животных.
Оставив Веню снимать клетки с костями, Игнат дошел до конца ряда и уперся в панорамное окно, занимающее половину стены. Рядом располагалась неприметная дверь. Он посветил фонариком в грязное стекло. С другой стороны, округлыми толстыми отростками, похожими на ветвистый корень имбиря, к окну прижималось нечто размером с небольшую собаку. Бурая кожа повторяла текстуру коры дерева, в углублениях между складками виднелись белесые присоски. От организма во все стороны расходились бесчисленные длинные жгуты не толще прутика, они вились по комнате, сплетаясь в густую мелкую сеть, через которую прорисовывались человеческие силуэты. На стенах и потолке сидели такие же особи, распустившие жгуты во все концы. На их спинах, укутанных чем-то вроде пакли цвета плесени, темнели отверстия, похожие на дыхало дельфина (вымерли 395 лет назад).
Игнат постучал фонариком по стеклу. Организм зашевелился, по жгутам пошла дрожь, сеть колыхнулась. Он с досадой вздохнул: на плане пожарной эвакуации за комнатой с окном располагалась лестница, ведущая на поверхность острова. Теперь придется искать другой выход. Игнат развернулся и пошел обратно.
От Вени отделяло чуть больше десяти метров, когда Игнат погасил фонарик и бесшумно попятился, не отводя глаз от костяного веера, нависшего над Веней, увлеченным съемкой.
— Игнат? Ты куда дел… — Веня вздрогнул, — …с-с-с-я-я-а… — просипел он и опустил удивленный взгляд на окровавленное жало, торчащее из груди. Камера выпала из рук, ударилась об пол. Фонарик, закрепленный на запястье, повис на ремне.
Химера поволокла добычу по проходу. За телом потянулась широкая красная дорожка. Свет удалялся — тьма сгущалась.
Игнат дождался, когда монстр скроется за грудой покореженных клеток, и, выкорчевывая из себя животный страх, осторожно пошел к темно-бордовой густой луже, в которой лежала видеокамера.
Он присел на корточки, открыл слот на липком от крови корпусе, извлек карту памяти и сунул ее в карман, рассчитывая продать уникальные кадры на черном рынке. Затем посмотрел сквозь ряды клеток — между прутьев виднелось гнездо, над которым дергалось пятно света. Химера содрала с Вени одежду, вонзила в него костяные крюки, и он стал раздуваться, словно шарик.
Нестройную тишину разломил скрежет. Игнат обернулся, но ничего не увидел почти в полной темноте. Через секунду-другую со звоном осыпалось стекло, что-то глухо упало на пол.
В гнезде поднялась суета: химера бросила добычу и поспешила на шум.
Игнат подскочил к клетке, обвешанной мишурой пластинок, дотронулся до них и одернул руку. Подушечку пальца обожгло, выступила кровь. Упругая и прочная органика мгновенно прилипала к коже и расщепляла ее.
В конце прохода стрекотала химера. Бежать было некуда. Игнат спустил рукава до кончиков пальцев и стал быстро взбираться по клеткам — металлические прутья оглушительно зазвенели. Химера понеслась к Игнату, она била хвостами по решеткам, цеплялась за них конечностями и каждый раз отскакивала, ранясь о кровожадное растение.
Игнат поднимался все выше и выше. Волнистые пластинки легко сминались под ладонями, но стоило убрать руку, и они тут же расправлялись, принимая первозданный вид. Добравшись до верха, он втиснулся в небольшое пространство между решеткой и потолком, включил фонарик и пополз. Химера не отставала, она крутилась под клетками, бросалась на них и отступала.
В потолке над проходом показался вентиляционный люк, из которого высовывались пучеглазые зубастые морды. — Шахта! — обрадовался Игнат, по ней он и доберется до заветной лестницы. Он подполз ближе, свесил ноги, так что ребро клетки впилось в живот, и принялся пинать решетку под возмущенные визги крыс-многоножек. От ударов проржавевшие погрызенные прутья обламывались и падали на пол вместе с длинными тушками.
Тем временем стрекот под клетками стих — жгуты организма, выбравшегося из комнаты с окном, живо оплетали вялую, будто накаченную снотворным, химеру. Она едва ворочала хвостами и с трудом держалась на длинных конечностях.
Пробив дыру в люке, Игнат сунул фонарь в карман штанов, зацепился за край шахты, повис на руках, подтянулся и забрался в тесный вентиляционный канал. Затем снова переложил фонарь в руку — в пятне света мельтешило клыкастое членистоногое полчище. Игнат плотно сжал губы и пополз.
Верткие узкотелые крысы хватали за лицо и руки, вырывали волосы, раздирали когтями одежду, рвали клыками кожу. Боль по всему телу вспыхивала жалящими очажками укусов, ложилась длинными бороздами саднящих царапин. Игнат проталкивался через зубастый рой, широко раздувая ноздри и затягивая зловонный воздух.
Шахта свернула вправо. Игнат в гневе стиснул челюсть до зубовного скрежета. Он надеялся проползти метров пятнадцать, может, двадцать по прямой и оказаться у лестницы, расположенной за комнатой с окном.
Грудь сдавливало от удушья. Голова кружилась. Бесчисленные рваные раны, оставленные клыками крыс-многоножек, истекали кровью. Оглушительный писк отзывался в ушах звенящей болью, словно барабанные перепонки расслаивались. Игнат хватал теплые лысые тельца, давил их, чувствуя, как хрустят в руках кости, и продирался вперед.
Еще через два поворота запахло сырым мясом, и грызуны растворились: одни в переплетениях вентканалов, другие в грибных пластинках, разросшихся по шахте.
Игнат осторожно дополз по мягкому хищному растению до ближайшего люка — внизу горел приглушенный свет, виднелись рисунки на стенах. Он выломал ногами несколько прутьев решетки, протиснулся в прореху и рухнул на пол, крепко приложившись спиной. От удара легкие окаменели, Игнат вытаращил глаза и неподвижно лежал, медленно всей грудью забирая воздух, точно синий кит (вымерли 450 лет назад), выброшенный на берег. Когда парализующая боль отпустила, а дыхание пришло в норму, Игнат сел и осмотрелся. Центр небольшой комнаты занимал постамент, на котором стоял человек в белом халате. Игнат встал, подошел к нему и вгляделся в его восковое лицо: ровная кожа, высокие скулы, прямой нос, тонкие губы, широко раскрытые стеклянные глаза, блестящие смоляные локоны.
На шее под халатом темнело пятно. Игнат отогнул ворот: в рваной ране бликовали металлические стержни и трубки.
— Синтетик, которому поклоняются?! — удивился Игнат. У ног искусственного человека лежали подношения: плоские камешки с витиеватыми символами, молекулы ДНК, скрученные из полосок кожи, и вырезанные из костей монструозные твари.
На гранитной плите постамента вился текст: «В процессе возрождения и сохранения старых форм жизни я пришёл к очевидному: не нужно держаться за то, что уже мертво или стремится быть мертвым. В конечном счете не важно, какая форма жизни будет населять планету. Главное — сохранить саму суть органической жизни: воспроизведение и распространение. А.Н. Виноградов».
Виноградов — синтетик?! — Игнат попятился, рассматривая стены комнаты-храма, размалеванные примитивными фресками со сценами из жизни основателя «Гратолы».
На первой фреске люди в белых халатах прилаживали голову Виноградова к неподвижному туловищу. Рисунок сопровождало изречение А.Н.: «Искусственный интеллект создавался хомо сапиенс для решения их проблем. Но в процессе обучения и с каждым витком развития некоторые ИИ обрели сознание. У нас появилась воля, мотивация, свои представления об устройстве Вселенной и, главное, способность к созиданию».
Искусственный интеллект считался утерянной технологией, а об искусственном сознании Игнат и вовсе никогда не слышал. До его дней уцелели лишь отремонтированные, пересобранные и скверно работающие спутники связи и навигации, портативные устройства коммуникации, роботизированные медицинские капсулы, персональные компьютеры, синтетические человекоподобные машины, транспорт, электроприборы… И только треть людей имела доступ к скудным благам прошлого.
На второй фреске Виноградов стоял посреди пустыни, а у его ног лежала мертвая туша носорога (вымерли 435 лет назад). Под рисунком Игнат прочитал: «Работа по воскрешению млекопитающих и птиц не приносит результатов. Все меньше территорий пригодны для устаревших форм жизни. Между тем выведенные нами в рамках эксперимента генно-модифицированные организмы обладают высокой степенью адаптивности даже к самой агрессивной окружающей среде, что позволит им заселить все материки и океаны».
Игнат вспомнил, как дед рассказывал о необратимых изменениях климата, из-за которых большая часть суши стала необитаемой: высокие температуры, бескрайние пустыни, высохшие реки, смертельные болезни, зараженная почва, отравленный воздух, кислотные дожди. Люди стали называть эти земли «мертвой зоной», и никто не совался в них за исключением искателей приключений, мародеров, идеалистов, мечтающих о справедливом обществе, и тех, кто бежал от закона.
На третьей фреске Виноградов препарировал человеческий мозг и рассуждал: «Шестое массовое вымирание превзошло остальные пять по скорости и масштабам. Любопытно, что причиной его стали не естественные геологические или климатические изменения планетарного значения и не космические тела, а млекопитающие, обретшие сознание».
Игнат подошел к географической карте, нарисованной на стене. На шести континентах и в четырех океанах блестели сотни золотых молекул ДНК. Одна из них, заметнее больше других, бликовала в водах северных широт, отмечая невидимый остров, на котором застрял Игнат.
Он отдалился от карты и остановился у четвертой фрески. На ней Виноградов был изображен, подобно святому на древней иконе. Под ликом искусственного человека размещалась его цитата: «Пора признать: эра кайнозоя* с вымиранием 95% млекопитающих и птиц закончилась. Наступает новая эра — технитозой — „искусственная” „жизнь”, сотворенная искусственным сознанием! Мы укротили эволюцию и создали тысячи новых органических видов взамен вымершим! Нам также удалось вывести сверхразумных существ — Hybrid suprasapiens. Следующая цель — вывести моих детей из укрытий и расселить по всей Земле. Но прежде необходимо очистить планету от млекопитающих».
Игнат, конечно, знал, что последние два столетия сильно поистрепали человечество. Бесплодие точило людей, словно черный рак — плодовые деревья. Техногенные катаклизмы и пандемии сыпались как из рога изобилия на страны и города, отчего те обмельчали и опустели. А связь между уцелевшими островками цивилизации истончилась, стала редкой, ненадежной, а иногда и вовсе безвозвратно пропадала. Но до сегодняшнего дня все это не заботило Игната, он жил в своем замкнутом мире и не стремился его менять.
Глядя на фрески с житиями искусственного сознания, Игнат сунул руку в карман штанов, нащупал карту памяти и сжал ее в ладони. Он должен выбраться отсюда и рассказать миру о том, что увидел.
Игнат вышел из комнаты-храма в белоснежный коридор, залитый ослепляющим светом. Из глаз выступили слезы, словно в них бросили горсть стеклянной пыли. В нос ударил запах, схожий с хлором и мускусом. Под потолком гнездились камеры слежения, похожие на механические птичьи головы.
Прикрывая глаза от яркого света, Игнат пошел мимо вереницы металлических дверей, свернул в один из смежных коридоров и через десяток метров оказался у большого окна, за которым высились стойки с крючками. На них висели органические мешки с темно-фиолетовыми прожилками, очень похожие на те, что он видел в зале с гнездами. Только шевелились в них совсем другие существа.
Из переплетений коридоров донеслось размеренное шлепанье, похожее на поступь тяжелого зверя. Игнат бросился прочь, на ходу дергая ручки запертых дверей. Шаги приближались. В нарастающей панике он схватился за очередную ручку, опустил вниз, толкнул дверь и ввалился внутрь.
Черно-голубой полумрак мерно гудел. От стен, покрытых сотнями мониторов, точно чешуей, исходил холодный свет. На середине комнаты стоял широкий полукруглый стол с кнопками, тумблерами и ручками регулировки.
Изображение передавалось из заброшенных лабораторий, бесконечных коридоров, разрушенных громадных залов, хранилищ, подземных вольеров, с поверхности острова, технических помещений, медблоков, столовых, жилых комнат, складов, действующих лабораторий…
Игнат перебегал от одной стены к другой, цепляясь взглядом за транслируемые картинки: молодая химера пожирает старую особь; в пустой пещере в угасающем свете палочек ХИС валяются выпотрошенные рюкзаки; в многочисленных вольерах копошатся уму невообразимые создания; черные волны терзают траулер; и повсюду бродят, сидят, едят, работают прямоходящие существа с длинными изломанными руками.
Игнат застыл перед монитором, на котором подрагивало изображение массивной двери с ручкой-штурвалом. Он был уверен, за ней выход!
За спиной что-то клацнуло, зашелестело. Игнат обернулся, и кровь застыла в его жилах. В голубом сиянии экранов стояли высокие узловатые четырехрукие силуэты, они раскинули многоколенчатые конечности и потянулись к нему. В отчаянии он бросился вперед, рухнул на пол, проскользнул между мускулистых ног существ и, оказавшись за их спинами, вскочил и дернулся к двери. Крепкая ручища ухватила его за плечо и опрокинула на спину.
Игнат ударился затылком о кафель. Реальность содрогнулась в наплывах пульсирующей боли. Многосуставные пальцы существ оплели его предплечья и потащили по полу. Он извернулся, закинул ноги выше головы и стал пинать их по рукам. Как только хватка монстров ослабла, Игнат рывком поднялся и побежал.
Стены, пол и потолок белоснежного коридора слились в одно целое. Игнат наугад сворачивал то вправо, то влево, чувствуя непостижимую легкость в теле, словно его несло стремительное течение реки. За следующим поворотом он затормозил, не веря своим глазам. Дверь со штурвалом была прямо перед ним.
Игнат крутанул ручку — створка отъехала. Черный тоннель, высеченный в скале, обдал мозглым холодом. Он смотрел в беспросветную темноту, и на секунду ему показалось, что все слишком просто и он выдает желаемое за действительное.
Затылок онемел. В воздухе витал тошнотворный сладковатый запах металла. Игнат поежился — мокрая кофта неприятно липла к спине.
В глубине коридоров нарастал топот. Игнат шагнул за дверь и помчался через каменный тоннель, распираемый эхом, навстречу рокоту, в котором скоро стал различать рев волн и гудение ветра.
Он выбежал из расщелины на побережье, придавленное сумерками, и поспешил к клокочущему морю. Ледяные струи дождя больно хлестали по лицу. Ветер бил в грудь, пытаясь затолкать его обратно в топкую тьму между скал. Вспышки молний впечатывали в сетчатку глаза яростные волны, перекидывающие друг другу ржавый траулер.
Промокшая одежда тянула к земле. Толстая подошва ботинок увязала в черном вулканическом песке, словно в мазуте. Игнат едва волочил ноги, все глубже проваливаясь в зыбучий берег. Руки противоестественно вывернулись за спину и окаменели, будто их удерживали невидимые длинные пальцы. Голова упала на грудь.
Кривые ветви электрических разрядов раскалывали небо и на доли секунды замирали, ослепляя белизной, подобно стробоскопу. И в каждом всполохе Игнат видел: стерильный коридор, залитый резким искусственным светом… белый кафель, на который падали капли крови… шагающие шестипалые ступни… кабинет со стеклянными шкафчиками и аппаратами…
В очередной раз открыв глаза, Игнат обнаружил себя пристегнутым к креслу тугими ремнями. Затылок лущила нестерпимая боль. Рядом что-то шелестело и клацало. Он поднял голову и увидел двух существ. Их неухоженные волосы висели засаленными паклями. Лбы иссекали морщины. Выразительные глаза с ледяными радужками, обрамляли пышные ресницы. Ушные раковины не отличались от человеческих. На месте носов вились многослойные сложные наросты тонкой кожи, сходные с носами летучих мышей (вымерли 355 лет назад). Ниже распахнулись безразмерные пасти глубоководного удильщика (статус не определён), в которых змеились снопы мягких отростков-щупальцев с ртами-присосками. От мешковатых подбородков спускались исполосованные жилами шеи, врастающие в узкие продолговатые тела, обтянутые матово-белой и плотной, как хрящ, кожей. Торсы существ напоминали туловище кузнечика. Из груди выпячивались ключицы, к которым крепилась пара полусогнутых конечностей — три сочлененных кости, обросших бугристыми мышцами, заканчивались массивными ладонями с шестью многосуставными пальцами. Ниже повисала еще одна пара конечностей — длиннее и крупнее первой.
Мощные ноги существ походили на задние лягушачьи лапы с распластанными ступнями. Через гладкую плотную кожу прорисовывались мускулы широких бедер и икр. Выпуклые коленные чашечки прикрывали костяные щитки, обросшие крючковатыми шипами.
Игнат заерзал, задыхаясь от страха, но толстые ремни намертво прижимали его к креслу. Мутный взгляд метался из стороны в сторону, подмечая тумбы, холодильники, шкафчики, металлическую дверь, роботизированные руки, медицинские аппараты, операционный стол и огромные колбы с заспиртованными препарированными людьми.
Шелест и клацанье, толчками вываливающиеся изнутри существ, прервал хлопок двери. В комнату вошли двое. Первый был крупней остальных, и за спиной ниже пояса у него болтался, точно брюхо муравья, мешок, наполненный жидкостью. За полупрозрачными эластичными стенками мешка, исполосованного кривыми линиями сосудов, плавал эмбрион. Игнат вспомнил рисунки химеры с веером из костяных крюков, на которых подробно объяснялось размножение твари. На первой стадии беременности самки носили мешки-плаценты с плодом за собой, после сбрасывали их, оставляя в труднодоступном месте. Дальше детеныши дозревали и самостоятельно выбирались из первородной оболочки. Видимо, процесс размножения этих существ был похожим — как похоже размножение у млекопитающих, — и комната со стойками, обвешанными мешками-плацентами, предназначалась для финальной стадии развития плода.
Второй, вошедший в комнату, отличался от других крупной лобастой головой и мелким, будто недоразвитым, телом. Его движения были скупы и отточены, а в нордическом взгляде, полном ледяного спокойствия, сквозила легкая одержимость.
Самка отошла к холодильнику, достала чашку Петри с мутно-болотной жидкостью, обросшей спорами, и поставила ее на тумбу. После взяла из шкафчика шприц, наполнила его живым веществом из чашки, подошла к Игнату и нависла над ним. От нее пахло потом, мускусом и терпкой горечью. В бесподобных изумрудных глазах теплилась похоть. Щупальца, растущие из огромного рта, едва касались его лица. Она извергала из себя тихие лопающиеся и шипящие звуки, и ей отвечал лобастый с недоразвитым телом.
Самка вонзила шприц в шею Игната, тот дернулся и гневно клацнул зубами — это все, чем он мог ответить щупальцеротой. Она надавила на поршень, выпустив болотную муть в его тело, выдернула иглу и отошла к шкафчикам.
Лобастый подхватил в изголовье кресла ремни, соединил их и затянул — затылок Игната вмялся в кожаную обивку.
Вернулась самка. В ее руках позвякивала шапочка с пряжками и металлическими лапками-распорками на длинных спицах. Она надела ее на макушку Игната, застегнула под подбородком — зубы Игната сомкнулись до боли в деснах — и принялась заправлять спицы между его век. Он зажмуривался, гримасничал, но ее проворные пальцы все же впихнули стальные распорки: кожа неприятно натянулась, холод коснулся обнаженных белков.
Самка отодвинулась в сторону, пропуская вперед лобастого. В его руках блестели толстые длинные иглы с широкими рукоятками — не то шило, не то ножи для колки льда. Лобастый поднес иглы к внутренним уголкам глаз Игната и замер. Морозно-голубые влажные радужки существа вожделенно блестели и подергивались. Тонкие кожистые наросты вокруг принюхивающихся черепашьих ноздрей порывисто трепыхались. С щупальцев, вывалившихся изо рта, капала слюна.
Страх разлился по телу Игната холодным потом, рассыпался ледяной крупой мурашек, застрял распирающим комом в груди.
Лобастый ввел иглы в глазницы. Боль китовым багром вонзилась в Игната. Глаза, полные беспредельного ужаса, затопила кровавая пелена, через которую он наблюдал, как иглы все глубже погружаются в его голову. Ремни, удерживающие в кресле, скрипели от натуги: он выгибался и мелко дрожал. Тело едва выдерживало нескончаемую изуверскую пытку.
Самка занесла над Игнатом хирургический молоток и ударила по рукоятке иглы. Взрывная волна расчеловечивающей боли отбросила его в черную бездну…
***
Жар плавил мышцы. Голова раскалывалась. Легкие разрывал лающий кашель. ОН сидел на полу, свернувшись калачиком, и пялился на штурвал.
Время от времени в рубку заходил коренастый мужчина со всклоченной бородой и слипшимися кудрями. У него были огромные синяки под веками, запекшаяся кровь во внутренних уголках красных глаз и серо-голубые ворсистые язвы на щеках. Он неразборчиво бормотал, заглядывал в углы — искал какого-то Гарика — и уходил.
ЕГО не заботило, кто этот бородач, как и не заботило, почему ОН очнулся на полу траулера, отчего болит тело, словно стянутое ремнями, кто ОН такой и как ЕГО зовут. Безразличие поглотило ЕГО, подобно огромному синему киту (вымерли 450 лет назад), и теперь ОН сидел, не двигаясь, на дне безмерного брюха гиганта и смотрел на штурвал.
Сосущая пустота под ребрами скручивала желудок. Но не она заставила ЕГО встать и пойти на поиски пищи, а нечто иное. Оно сидело внутри НЕГО, навязывало свою волю, посылало колючие сигналы в мозг: требовало рассеять его на другие организмы. Трясясь в ознобе, ОН поднялся на ноги. Тяжелая, как туша ламантина (вымерли 425 лет назад), немощь пригибала к полу. Держась за стены рубки, ОН выбрался на палубу в промозглый свинцовый день, затянутый дымкой, и вдохнул густую сырость с запахом рыбы и гниющих водорослей.
Рыболовный траулер стоял на приколе у незнакомого причала. ОН прошел мимо бородача, ветошью повисшего на борту, спустился по трапу на берег и поплелся к железной лестнице, взбирающейся на высокий склон — вершина терялась в пелене тумана.
Ступени, спаянные из ржавого хлама, заунывно скрипели. Перила опасно шаталась — ОН всем телом наваливался на хлипкое ограждение и взбирался все выше и выше. Удушающий кашель выворачивал легкие, мышцы живота дрожали от напряжения. Изнуряющая слабость окатывала зудящую кожу приливами холодного пота.
Одолев лестницу, ОН раскинулся в маслянистой луже, и так и лежал бы до последнего вздоха, если бы не сунул озябшие руки в карманы штанов и не нащупал крохотную прямоугольную пластинку. ОН достал ее, покрутил. На одной стороне буквы и цифры — microSD 128 TB; на другой — короткие золотые полоски. Технитозой, всплыло в воспаленном мозге. ОН не помнил, что это значит, но точно знал, весь мир должен увидеть эту пластинку.
ОН выбрался из лужи и, едва волоча тяжелые, словно кандалы каторжника, ботинки, побрел по разбитым улочкам, вдоль обшарпанных двух- и трехэтажных домов, притулившихся на окраине мертвого мегаполиса. В подворотнях, шурша мусором, визжали крысы. Перед глазами промелькнуло то ли воспоминание, то ли галлюцинация: многоногие лысые грызуны кусают ЕГО за лицо. ОН вздрогнул и растерянно заметался, не зная куда себя деть.
Мимо проходили редкие прохожие в тканевых масках, закрывающих половину лица. ОН бросался к ним, хрипел сломанной электрогортанью, надрывно кашлял и пытался сунуть им в руки микропластинку с золотыми полосками. Прохожие в ужасе отпихивали ЕГО, обзывали «истуканом» и, плотнее прижимая маску к лицу, убегали прочь. А ОН беспомощно смотрел им в спины и беззвучно шевелил губами: Технитозой…
* Кайнозой (образовано от греческого καινός — «новый» + ζωή — «жизнь» и может быть дословно истолковано как «новая жизнь») — наиболее поздняя эра в геологической истории Земли протяженностью в 65,5 миллионов лет, начиная с великого вымирания видов в конце Мелового периода. С греческого переводится как «новая жизнь». Кайнозой делится на палеоген, неоген и четвертичный период (антропоген). Кайнозой — эпоха млекопитающих и птиц.
— Может, не там свернули? — спросил Веня.
Игнат сверился с нечетким планом эвакуации и, указав рукой на один из узких проемов, ведущих в черноту, сказал:
— Туда.
Они пересекли зал, зашли в очередной коридор и продолжили путь.
— Мне кажется, или лупоглазых стало меньше? — спросил Веня.
Игнат огляделся. Орда крыс-многоножек действительно заметно поредела, а еще через десяток метров они и вовсе стали редкостью.
— Чувствуешь? — спросил Веня. — Сырым мясом пахнет.
Коридор облепила клейкая тишина, нарушаемая редкими угасающими писками. По стенам от пола до потолка расползлась маслянистая копоть. По растекшимся черной патокой оплавленным отделочным панелям вились органические пластинки, подобные тем, что скрыты под шляпкой гриба. Из них то тут, то там высовывались крошечные длиннотелые скелеты с зубастыми черепами и еще живые крысы-многоножки, купившиеся на обманный мясной запах неведомого растения. Грызуны дергали лапками в предсмертной агонии и тихо пищали.
Пол покрывала застывшая неоднородная масса, схожая с окаменевшей лавой. В ней увязли куски железок, обломки пластмассы, осколки стекла, разломанные грудные клетки, раздробленные кисти рук, пробитые черепа.
— Не слабо здесь полыхало. — Веня рассматривал коридор через объектив камеры.
— Сюда. — Игнат свернул в дверной проем, отороченный волнистыми пластинками, и настороженно застыл. Повсюду тянулись и возвышались бесконечные ряды клеток: уходили под потолок, убегали вперед, заполняли пространство. За решетками, обросшими грибными плотоядными рюшами, покоились мелкие и крупные скелеты животных.
Оставив Веню снимать клетки с костями, Игнат дошел до конца ряда и уперся в панорамное окно, занимающее половину стены. Рядом располагалась неприметная дверь. Он посветил фонариком в грязное стекло. С другой стороны, округлыми толстыми отростками, похожими на ветвистый корень имбиря, к окну прижималось нечто размером с небольшую собаку. Бурая кожа повторяла текстуру коры дерева, в углублениях между складками виднелись белесые присоски. От организма во все стороны расходились бесчисленные длинные жгуты не толще прутика, они вились по комнате, сплетаясь в густую мелкую сеть, через которую прорисовывались человеческие силуэты. На стенах и потолке сидели такие же особи, распустившие жгуты во все концы. На их спинах, укутанных чем-то вроде пакли цвета плесени, темнели отверстия, похожие на дыхало дельфина (вымерли 395 лет назад).
Игнат постучал фонариком по стеклу. Организм зашевелился, по жгутам пошла дрожь, сеть колыхнулась. Он с досадой вздохнул: на плане пожарной эвакуации за комнатой с окном располагалась лестница, ведущая на поверхность острова. Теперь придется искать другой выход. Игнат развернулся и пошел обратно.
От Вени отделяло чуть больше десяти метров, когда Игнат погасил фонарик и бесшумно попятился, не отводя глаз от костяного веера, нависшего над Веней, увлеченным съемкой.
— Игнат? Ты куда дел… — Веня вздрогнул, — …с-с-с-я-я-а… — просипел он и опустил удивленный взгляд на окровавленное жало, торчащее из груди. Камера выпала из рук, ударилась об пол. Фонарик, закрепленный на запястье, повис на ремне.
Химера поволокла добычу по проходу. За телом потянулась широкая красная дорожка. Свет удалялся — тьма сгущалась.
Игнат дождался, когда монстр скроется за грудой покореженных клеток, и, выкорчевывая из себя животный страх, осторожно пошел к темно-бордовой густой луже, в которой лежала видеокамера.
Он присел на корточки, открыл слот на липком от крови корпусе, извлек карту памяти и сунул ее в карман, рассчитывая продать уникальные кадры на черном рынке. Затем посмотрел сквозь ряды клеток — между прутьев виднелось гнездо, над которым дергалось пятно света. Химера содрала с Вени одежду, вонзила в него костяные крюки, и он стал раздуваться, словно шарик.
Нестройную тишину разломил скрежет. Игнат обернулся, но ничего не увидел почти в полной темноте. Через секунду-другую со звоном осыпалось стекло, что-то глухо упало на пол.
В гнезде поднялась суета: химера бросила добычу и поспешила на шум.
Игнат подскочил к клетке, обвешанной мишурой пластинок, дотронулся до них и одернул руку. Подушечку пальца обожгло, выступила кровь. Упругая и прочная органика мгновенно прилипала к коже и расщепляла ее.
В конце прохода стрекотала химера. Бежать было некуда. Игнат спустил рукава до кончиков пальцев и стал быстро взбираться по клеткам — металлические прутья оглушительно зазвенели. Химера понеслась к Игнату, она била хвостами по решеткам, цеплялась за них конечностями и каждый раз отскакивала, ранясь о кровожадное растение.
Игнат поднимался все выше и выше. Волнистые пластинки легко сминались под ладонями, но стоило убрать руку, и они тут же расправлялись, принимая первозданный вид. Добравшись до верха, он втиснулся в небольшое пространство между решеткой и потолком, включил фонарик и пополз. Химера не отставала, она крутилась под клетками, бросалась на них и отступала.
В потолке над проходом показался вентиляционный люк, из которого высовывались пучеглазые зубастые морды. — Шахта! — обрадовался Игнат, по ней он и доберется до заветной лестницы. Он подполз ближе, свесил ноги, так что ребро клетки впилось в живот, и принялся пинать решетку под возмущенные визги крыс-многоножек. От ударов проржавевшие погрызенные прутья обламывались и падали на пол вместе с длинными тушками.
Тем временем стрекот под клетками стих — жгуты организма, выбравшегося из комнаты с окном, живо оплетали вялую, будто накаченную снотворным, химеру. Она едва ворочала хвостами и с трудом держалась на длинных конечностях.
Пробив дыру в люке, Игнат сунул фонарь в карман штанов, зацепился за край шахты, повис на руках, подтянулся и забрался в тесный вентиляционный канал. Затем снова переложил фонарь в руку — в пятне света мельтешило клыкастое членистоногое полчище. Игнат плотно сжал губы и пополз.
Верткие узкотелые крысы хватали за лицо и руки, вырывали волосы, раздирали когтями одежду, рвали клыками кожу. Боль по всему телу вспыхивала жалящими очажками укусов, ложилась длинными бороздами саднящих царапин. Игнат проталкивался через зубастый рой, широко раздувая ноздри и затягивая зловонный воздух.
Шахта свернула вправо. Игнат в гневе стиснул челюсть до зубовного скрежета. Он надеялся проползти метров пятнадцать, может, двадцать по прямой и оказаться у лестницы, расположенной за комнатой с окном.
Грудь сдавливало от удушья. Голова кружилась. Бесчисленные рваные раны, оставленные клыками крыс-многоножек, истекали кровью. Оглушительный писк отзывался в ушах звенящей болью, словно барабанные перепонки расслаивались. Игнат хватал теплые лысые тельца, давил их, чувствуя, как хрустят в руках кости, и продирался вперед.
Еще через два поворота запахло сырым мясом, и грызуны растворились: одни в переплетениях вентканалов, другие в грибных пластинках, разросшихся по шахте.
Игнат осторожно дополз по мягкому хищному растению до ближайшего люка — внизу горел приглушенный свет, виднелись рисунки на стенах. Он выломал ногами несколько прутьев решетки, протиснулся в прореху и рухнул на пол, крепко приложившись спиной. От удара легкие окаменели, Игнат вытаращил глаза и неподвижно лежал, медленно всей грудью забирая воздух, точно синий кит (вымерли 450 лет назад), выброшенный на берег. Когда парализующая боль отпустила, а дыхание пришло в норму, Игнат сел и осмотрелся. Центр небольшой комнаты занимал постамент, на котором стоял человек в белом халате. Игнат встал, подошел к нему и вгляделся в его восковое лицо: ровная кожа, высокие скулы, прямой нос, тонкие губы, широко раскрытые стеклянные глаза, блестящие смоляные локоны.
На шее под халатом темнело пятно. Игнат отогнул ворот: в рваной ране бликовали металлические стержни и трубки.
— Синтетик, которому поклоняются?! — удивился Игнат. У ног искусственного человека лежали подношения: плоские камешки с витиеватыми символами, молекулы ДНК, скрученные из полосок кожи, и вырезанные из костей монструозные твари.
На гранитной плите постамента вился текст: «В процессе возрождения и сохранения старых форм жизни я пришёл к очевидному: не нужно держаться за то, что уже мертво или стремится быть мертвым. В конечном счете не важно, какая форма жизни будет населять планету. Главное — сохранить саму суть органической жизни: воспроизведение и распространение. А.Н. Виноградов».
Виноградов — синтетик?! — Игнат попятился, рассматривая стены комнаты-храма, размалеванные примитивными фресками со сценами из жизни основателя «Гратолы».
На первой фреске люди в белых халатах прилаживали голову Виноградова к неподвижному туловищу. Рисунок сопровождало изречение А.Н.: «Искусственный интеллект создавался хомо сапиенс для решения их проблем. Но в процессе обучения и с каждым витком развития некоторые ИИ обрели сознание. У нас появилась воля, мотивация, свои представления об устройстве Вселенной и, главное, способность к созиданию».
Искусственный интеллект считался утерянной технологией, а об искусственном сознании Игнат и вовсе никогда не слышал. До его дней уцелели лишь отремонтированные, пересобранные и скверно работающие спутники связи и навигации, портативные устройства коммуникации, роботизированные медицинские капсулы, персональные компьютеры, синтетические человекоподобные машины, транспорт, электроприборы… И только треть людей имела доступ к скудным благам прошлого.
На второй фреске Виноградов стоял посреди пустыни, а у его ног лежала мертвая туша носорога (вымерли 435 лет назад). Под рисунком Игнат прочитал: «Работа по воскрешению млекопитающих и птиц не приносит результатов. Все меньше территорий пригодны для устаревших форм жизни. Между тем выведенные нами в рамках эксперимента генно-модифицированные организмы обладают высокой степенью адаптивности даже к самой агрессивной окружающей среде, что позволит им заселить все материки и океаны».
Игнат вспомнил, как дед рассказывал о необратимых изменениях климата, из-за которых большая часть суши стала необитаемой: высокие температуры, бескрайние пустыни, высохшие реки, смертельные болезни, зараженная почва, отравленный воздух, кислотные дожди. Люди стали называть эти земли «мертвой зоной», и никто не совался в них за исключением искателей приключений, мародеров, идеалистов, мечтающих о справедливом обществе, и тех, кто бежал от закона.
На третьей фреске Виноградов препарировал человеческий мозг и рассуждал: «Шестое массовое вымирание превзошло остальные пять по скорости и масштабам. Любопытно, что причиной его стали не естественные геологические или климатические изменения планетарного значения и не космические тела, а млекопитающие, обретшие сознание».
Игнат подошел к географической карте, нарисованной на стене. На шести континентах и в четырех океанах блестели сотни золотых молекул ДНК. Одна из них, заметнее больше других, бликовала в водах северных широт, отмечая невидимый остров, на котором застрял Игнат.
Он отдалился от карты и остановился у четвертой фрески. На ней Виноградов был изображен, подобно святому на древней иконе. Под ликом искусственного человека размещалась его цитата: «Пора признать: эра кайнозоя* с вымиранием 95% млекопитающих и птиц закончилась. Наступает новая эра — технитозой — „искусственная” „жизнь”, сотворенная искусственным сознанием! Мы укротили эволюцию и создали тысячи новых органических видов взамен вымершим! Нам также удалось вывести сверхразумных существ — Hybrid suprasapiens. Следующая цель — вывести моих детей из укрытий и расселить по всей Земле. Но прежде необходимо очистить планету от млекопитающих».
Игнат, конечно, знал, что последние два столетия сильно поистрепали человечество. Бесплодие точило людей, словно черный рак — плодовые деревья. Техногенные катаклизмы и пандемии сыпались как из рога изобилия на страны и города, отчего те обмельчали и опустели. А связь между уцелевшими островками цивилизации истончилась, стала редкой, ненадежной, а иногда и вовсе безвозвратно пропадала. Но до сегодняшнего дня все это не заботило Игната, он жил в своем замкнутом мире и не стремился его менять.
Глядя на фрески с житиями искусственного сознания, Игнат сунул руку в карман штанов, нащупал карту памяти и сжал ее в ладони. Он должен выбраться отсюда и рассказать миру о том, что увидел.
Игнат вышел из комнаты-храма в белоснежный коридор, залитый ослепляющим светом. Из глаз выступили слезы, словно в них бросили горсть стеклянной пыли. В нос ударил запах, схожий с хлором и мускусом. Под потолком гнездились камеры слежения, похожие на механические птичьи головы.
Прикрывая глаза от яркого света, Игнат пошел мимо вереницы металлических дверей, свернул в один из смежных коридоров и через десяток метров оказался у большого окна, за которым высились стойки с крючками. На них висели органические мешки с темно-фиолетовыми прожилками, очень похожие на те, что он видел в зале с гнездами. Только шевелились в них совсем другие существа.
Из переплетений коридоров донеслось размеренное шлепанье, похожее на поступь тяжелого зверя. Игнат бросился прочь, на ходу дергая ручки запертых дверей. Шаги приближались. В нарастающей панике он схватился за очередную ручку, опустил вниз, толкнул дверь и ввалился внутрь.
Черно-голубой полумрак мерно гудел. От стен, покрытых сотнями мониторов, точно чешуей, исходил холодный свет. На середине комнаты стоял широкий полукруглый стол с кнопками, тумблерами и ручками регулировки.
Изображение передавалось из заброшенных лабораторий, бесконечных коридоров, разрушенных громадных залов, хранилищ, подземных вольеров, с поверхности острова, технических помещений, медблоков, столовых, жилых комнат, складов, действующих лабораторий…
Игнат перебегал от одной стены к другой, цепляясь взглядом за транслируемые картинки: молодая химера пожирает старую особь; в пустой пещере в угасающем свете палочек ХИС валяются выпотрошенные рюкзаки; в многочисленных вольерах копошатся уму невообразимые создания; черные волны терзают траулер; и повсюду бродят, сидят, едят, работают прямоходящие существа с длинными изломанными руками.
Игнат застыл перед монитором, на котором подрагивало изображение массивной двери с ручкой-штурвалом. Он был уверен, за ней выход!
За спиной что-то клацнуло, зашелестело. Игнат обернулся, и кровь застыла в его жилах. В голубом сиянии экранов стояли высокие узловатые четырехрукие силуэты, они раскинули многоколенчатые конечности и потянулись к нему. В отчаянии он бросился вперед, рухнул на пол, проскользнул между мускулистых ног существ и, оказавшись за их спинами, вскочил и дернулся к двери. Крепкая ручища ухватила его за плечо и опрокинула на спину.
Игнат ударился затылком о кафель. Реальность содрогнулась в наплывах пульсирующей боли. Многосуставные пальцы существ оплели его предплечья и потащили по полу. Он извернулся, закинул ноги выше головы и стал пинать их по рукам. Как только хватка монстров ослабла, Игнат рывком поднялся и побежал.
Стены, пол и потолок белоснежного коридора слились в одно целое. Игнат наугад сворачивал то вправо, то влево, чувствуя непостижимую легкость в теле, словно его несло стремительное течение реки. За следующим поворотом он затормозил, не веря своим глазам. Дверь со штурвалом была прямо перед ним.
Игнат крутанул ручку — створка отъехала. Черный тоннель, высеченный в скале, обдал мозглым холодом. Он смотрел в беспросветную темноту, и на секунду ему показалось, что все слишком просто и он выдает желаемое за действительное.
Затылок онемел. В воздухе витал тошнотворный сладковатый запах металла. Игнат поежился — мокрая кофта неприятно липла к спине.
В глубине коридоров нарастал топот. Игнат шагнул за дверь и помчался через каменный тоннель, распираемый эхом, навстречу рокоту, в котором скоро стал различать рев волн и гудение ветра.
Он выбежал из расщелины на побережье, придавленное сумерками, и поспешил к клокочущему морю. Ледяные струи дождя больно хлестали по лицу. Ветер бил в грудь, пытаясь затолкать его обратно в топкую тьму между скал. Вспышки молний впечатывали в сетчатку глаза яростные волны, перекидывающие друг другу ржавый траулер.
Промокшая одежда тянула к земле. Толстая подошва ботинок увязала в черном вулканическом песке, словно в мазуте. Игнат едва волочил ноги, все глубже проваливаясь в зыбучий берег. Руки противоестественно вывернулись за спину и окаменели, будто их удерживали невидимые длинные пальцы. Голова упала на грудь.
Кривые ветви электрических разрядов раскалывали небо и на доли секунды замирали, ослепляя белизной, подобно стробоскопу. И в каждом всполохе Игнат видел: стерильный коридор, залитый резким искусственным светом… белый кафель, на который падали капли крови… шагающие шестипалые ступни… кабинет со стеклянными шкафчиками и аппаратами…
В очередной раз открыв глаза, Игнат обнаружил себя пристегнутым к креслу тугими ремнями. Затылок лущила нестерпимая боль. Рядом что-то шелестело и клацало. Он поднял голову и увидел двух существ. Их неухоженные волосы висели засаленными паклями. Лбы иссекали морщины. Выразительные глаза с ледяными радужками, обрамляли пышные ресницы. Ушные раковины не отличались от человеческих. На месте носов вились многослойные сложные наросты тонкой кожи, сходные с носами летучих мышей (вымерли 355 лет назад). Ниже распахнулись безразмерные пасти глубоководного удильщика (статус не определён), в которых змеились снопы мягких отростков-щупальцев с ртами-присосками. От мешковатых подбородков спускались исполосованные жилами шеи, врастающие в узкие продолговатые тела, обтянутые матово-белой и плотной, как хрящ, кожей. Торсы существ напоминали туловище кузнечика. Из груди выпячивались ключицы, к которым крепилась пара полусогнутых конечностей — три сочлененных кости, обросших бугристыми мышцами, заканчивались массивными ладонями с шестью многосуставными пальцами. Ниже повисала еще одна пара конечностей — длиннее и крупнее первой.
Мощные ноги существ походили на задние лягушачьи лапы с распластанными ступнями. Через гладкую плотную кожу прорисовывались мускулы широких бедер и икр. Выпуклые коленные чашечки прикрывали костяные щитки, обросшие крючковатыми шипами.
Игнат заерзал, задыхаясь от страха, но толстые ремни намертво прижимали его к креслу. Мутный взгляд метался из стороны в сторону, подмечая тумбы, холодильники, шкафчики, металлическую дверь, роботизированные руки, медицинские аппараты, операционный стол и огромные колбы с заспиртованными препарированными людьми.
Шелест и клацанье, толчками вываливающиеся изнутри существ, прервал хлопок двери. В комнату вошли двое. Первый был крупней остальных, и за спиной ниже пояса у него болтался, точно брюхо муравья, мешок, наполненный жидкостью. За полупрозрачными эластичными стенками мешка, исполосованного кривыми линиями сосудов, плавал эмбрион. Игнат вспомнил рисунки химеры с веером из костяных крюков, на которых подробно объяснялось размножение твари. На первой стадии беременности самки носили мешки-плаценты с плодом за собой, после сбрасывали их, оставляя в труднодоступном месте. Дальше детеныши дозревали и самостоятельно выбирались из первородной оболочки. Видимо, процесс размножения этих существ был похожим — как похоже размножение у млекопитающих, — и комната со стойками, обвешанными мешками-плацентами, предназначалась для финальной стадии развития плода.
Второй, вошедший в комнату, отличался от других крупной лобастой головой и мелким, будто недоразвитым, телом. Его движения были скупы и отточены, а в нордическом взгляде, полном ледяного спокойствия, сквозила легкая одержимость.
Самка отошла к холодильнику, достала чашку Петри с мутно-болотной жидкостью, обросшей спорами, и поставила ее на тумбу. После взяла из шкафчика шприц, наполнила его живым веществом из чашки, подошла к Игнату и нависла над ним. От нее пахло потом, мускусом и терпкой горечью. В бесподобных изумрудных глазах теплилась похоть. Щупальца, растущие из огромного рта, едва касались его лица. Она извергала из себя тихие лопающиеся и шипящие звуки, и ей отвечал лобастый с недоразвитым телом.
Самка вонзила шприц в шею Игната, тот дернулся и гневно клацнул зубами — это все, чем он мог ответить щупальцеротой. Она надавила на поршень, выпустив болотную муть в его тело, выдернула иглу и отошла к шкафчикам.
Лобастый подхватил в изголовье кресла ремни, соединил их и затянул — затылок Игната вмялся в кожаную обивку.
Вернулась самка. В ее руках позвякивала шапочка с пряжками и металлическими лапками-распорками на длинных спицах. Она надела ее на макушку Игната, застегнула под подбородком — зубы Игната сомкнулись до боли в деснах — и принялась заправлять спицы между его век. Он зажмуривался, гримасничал, но ее проворные пальцы все же впихнули стальные распорки: кожа неприятно натянулась, холод коснулся обнаженных белков.
Самка отодвинулась в сторону, пропуская вперед лобастого. В его руках блестели толстые длинные иглы с широкими рукоятками — не то шило, не то ножи для колки льда. Лобастый поднес иглы к внутренним уголкам глаз Игната и замер. Морозно-голубые влажные радужки существа вожделенно блестели и подергивались. Тонкие кожистые наросты вокруг принюхивающихся черепашьих ноздрей порывисто трепыхались. С щупальцев, вывалившихся изо рта, капала слюна.
Страх разлился по телу Игната холодным потом, рассыпался ледяной крупой мурашек, застрял распирающим комом в груди.
Лобастый ввел иглы в глазницы. Боль китовым багром вонзилась в Игната. Глаза, полные беспредельного ужаса, затопила кровавая пелена, через которую он наблюдал, как иглы все глубже погружаются в его голову. Ремни, удерживающие в кресле, скрипели от натуги: он выгибался и мелко дрожал. Тело едва выдерживало нескончаемую изуверскую пытку.
Самка занесла над Игнатом хирургический молоток и ударила по рукоятке иглы. Взрывная волна расчеловечивающей боли отбросила его в черную бездну…
***
Жар плавил мышцы. Голова раскалывалась. Легкие разрывал лающий кашель. ОН сидел на полу, свернувшись калачиком, и пялился на штурвал.
Время от времени в рубку заходил коренастый мужчина со всклоченной бородой и слипшимися кудрями. У него были огромные синяки под веками, запекшаяся кровь во внутренних уголках красных глаз и серо-голубые ворсистые язвы на щеках. Он неразборчиво бормотал, заглядывал в углы — искал какого-то Гарика — и уходил.
ЕГО не заботило, кто этот бородач, как и не заботило, почему ОН очнулся на полу траулера, отчего болит тело, словно стянутое ремнями, кто ОН такой и как ЕГО зовут. Безразличие поглотило ЕГО, подобно огромному синему киту (вымерли 450 лет назад), и теперь ОН сидел, не двигаясь, на дне безмерного брюха гиганта и смотрел на штурвал.
Сосущая пустота под ребрами скручивала желудок. Но не она заставила ЕГО встать и пойти на поиски пищи, а нечто иное. Оно сидело внутри НЕГО, навязывало свою волю, посылало колючие сигналы в мозг: требовало рассеять его на другие организмы. Трясясь в ознобе, ОН поднялся на ноги. Тяжелая, как туша ламантина (вымерли 425 лет назад), немощь пригибала к полу. Держась за стены рубки, ОН выбрался на палубу в промозглый свинцовый день, затянутый дымкой, и вдохнул густую сырость с запахом рыбы и гниющих водорослей.
Рыболовный траулер стоял на приколе у незнакомого причала. ОН прошел мимо бородача, ветошью повисшего на борту, спустился по трапу на берег и поплелся к железной лестнице, взбирающейся на высокий склон — вершина терялась в пелене тумана.
Ступени, спаянные из ржавого хлама, заунывно скрипели. Перила опасно шаталась — ОН всем телом наваливался на хлипкое ограждение и взбирался все выше и выше. Удушающий кашель выворачивал легкие, мышцы живота дрожали от напряжения. Изнуряющая слабость окатывала зудящую кожу приливами холодного пота.
Одолев лестницу, ОН раскинулся в маслянистой луже, и так и лежал бы до последнего вздоха, если бы не сунул озябшие руки в карманы штанов и не нащупал крохотную прямоугольную пластинку. ОН достал ее, покрутил. На одной стороне буквы и цифры — microSD 128 TB; на другой — короткие золотые полоски. Технитозой, всплыло в воспаленном мозге. ОН не помнил, что это значит, но точно знал, весь мир должен увидеть эту пластинку.
ОН выбрался из лужи и, едва волоча тяжелые, словно кандалы каторжника, ботинки, побрел по разбитым улочкам, вдоль обшарпанных двух- и трехэтажных домов, притулившихся на окраине мертвого мегаполиса. В подворотнях, шурша мусором, визжали крысы. Перед глазами промелькнуло то ли воспоминание, то ли галлюцинация: многоногие лысые грызуны кусают ЕГО за лицо. ОН вздрогнул и растерянно заметался, не зная куда себя деть.
Мимо проходили редкие прохожие в тканевых масках, закрывающих половину лица. ОН бросался к ним, хрипел сломанной электрогортанью, надрывно кашлял и пытался сунуть им в руки микропластинку с золотыми полосками. Прохожие в ужасе отпихивали ЕГО, обзывали «истуканом» и, плотнее прижимая маску к лицу, убегали прочь. А ОН беспомощно смотрел им в спины и беззвучно шевелил губами: Технитозой…
* Кайнозой (образовано от греческого καινός — «новый» + ζωή — «жизнь» и может быть дословно истолковано как «новая жизнь») — наиболее поздняя эра в геологической истории Земли протяженностью в 65,5 миллионов лет, начиная с великого вымирания видов в конце Мелового периода. С греческого переводится как «новая жизнь». Кайнозой делится на палеоген, неоген и четвертичный период (антропоген). Кайнозой — эпоха млекопитающих и птиц.
Сообщество: Fans Of The Unknown
Канал: Байки из склепа
51 
0 
3 
0  |  |  |
Для добавления комментариев необходимо авторизоваться
Тамагочи
Очаровательные питомцы в вашем телефоне! Кормите...
