Юлия Саймоназари «Жирнозём». Финал

Кир вздохнул и отступил.

— Разводи костер! — приказал Лысый и увел Тоху.

Под тенью деревьев сидел на корточках Длиннохвостый. Рядом лежал распростёртый на земле Шепелявый, он едва дышал; кожа его походила на кожуру увядшего корнеплода; бесчисленные бородавки вытянулись, превратившись в длинные отростки наподобие корней; нижняя челюсть отвисла, щеки растеклись, брови наползли на глаза и полностью скрыли их.

— Помоги! — Лысый кивнул Длиннохвостому. Карлики набросились на Тоху, срезали с его рук скотч, стащили куртку и кофту, уронили на спину и растянули «звездочкой», привязав руки и ноги к деревьям.

Тоха яростно мычал сквозь кляп и трепыхался, он не надеялся ослабить или разорвать веревки, а уж тем более освободиться и сбежать от карликов, но страх заставлял его дергаться, точно электрический ток мертвого лягушонка.

Длиннохвостый рассек ножом толстовку Шепелявого и оголил его перекошенное пузо. Невыразимый ужас пронзил Тоху — в животе карлика утопал корявый разветвленный корень, похожий на уродливого толстого человечка. Лысый осторожно обхватил растение пальцами и с легкостью вырывал его из рыхлого гниющего тела Шепелявого.

Перепачканный загустевшей кровью человекоподобный корень дрожал. От плотного туловища, сросшегося с головой в одно целое, расходились кривые раздвоенные руки и ноги, от них тянулись длинные отростки. У человека-корня не было лица, только тонкие глубокие опоясывающие полосы вместо рта и глаз.

— Ну что жирнозем, тебе выпала честь приютить мандрагорца Мара. Слышал про мандрагору? — Лысый положил живой корень на Тоху и сам ответил на свой вопрос: — Растение такое семейства пасленовых. Не знаю кто нас вырастил и для чего, мы еще в поисках родных земель и нашего создателя. Но, чтобы жить нам нужны дети. Со взрослыми так не получается — гнилой жирнозем, увы.

Корни мандрагоры расползались по впалому животу подростка, ощупали его и впились в кожу, точно голодные пиявки. Тоха завопил сквозь кляп и яростно заметался, пытаясь сбросить с себя уродливое растение.

— Лучше не дрыгайся, — посоветовал Длиннохвостый. — Больнее будет.

Но Тоха не слышал карлика — боль, прорастающая вглубь тела, захватила его разум и отгородила глухой стеной от окружающего мира. Он выгибал спину, напрягал мышцы до судорог и надрывно мычал, пока не потерял сознание.

***

Мандрагорец миллиметр за миллиметром укоренялся в Тохе — сотни отростков тянулись к рукам и ногам, пробивались сквозь грудную клетку к голове. Тоха больше не управлял своим телом, но и Мар еще не успел завладеть им. Лицо невыносимо чесалось, будто под кожей завелись насекомые. Нескончаемая ноющая боль стала привычной, как вечно капающий кран дома на кухне.

— Ма-а-ма-а… Пи-и-ть… Ма-а-ма-а...— Тоху мучила нестерпимая жажда, сухой язык лип к небу, вязкие слюни склеивали горло.

Полы палатки распахнулись, показалась спина Длиннохвостого. Тяжело пыхтя, он подтащил к Тохе огромную клетчатую сумку, запустил в нее руки, вынул горсть земли и высыпал на мандрагору, врастающую в живот Тохи.

— Давай, Мар, приживайся быстрей. Ты мне очень нужен. Кир и Алан вчера уехали зелье продавать, до сих пор не вернулись, — делился Длиннохвостый, забрасывая Тоху землей. — Сам знаешь, с тех пор как Кира пересадили, они с Аланом не выносят друг друга. Эх, не справился наш Кир с мальчишкой, слишком уж твердый жирнозем попался.

Длиннохвостый перевернул сумку вверх дном и высыпал остатки земли. На животе Тохи выросла насыпь и полностью скрыла корень мандрагоры. Карлик достал бутылку воды и напоил Тоху.

— А если они не вернутся? — голос Длиннохвостого задрожал от страха. — Нам нельзя останавливаться. Мы через столько прошли, стольких потеряли… Мар, мы обязаны найти землю, из которой нас вырвали… Слышишь?

В голове Тохи замелькали обрывки чужих туманных воспоминаний: его выдирают из земли… он визжит, охваченный судорожной болью… холод… темнота… тишина… его кладут на что-то теплое, мягкое и дрожащее… дрожащее от страха, он это чувствует корнями… под ним что-то живое… он ощупывает странный пульсирующий жирнозем и запускает в него корни…

За стенами палатки хрустнула ветка, послышались шаги.

— Приехали! — Длиннохвостый выбрался наружу и начал ругаться: — Эй, мужик, тебе чего здесь надо?! Вали отсюда пока цел!

До Тохи донеслись звуки потасовки, но ему было плевать, с кем дерется карлик и чем все закончится. Он больше не верил в лучшее, не верил, что когда-нибудь вернется домой и хотел только пить, спать и не чувствовать боли.

Через несколько минут возня стихла. В палатку просунулась голова: осунувшееся лицо, темные мешки под глазами, тусклые глаза, полные шершавые губы.

— Па-па! — беззвучно выдохнул Тоха.

— Тоша?! Это ты?!

— У-гу-у…

— Господи! Сынок, что они с тобой сделали?! — Папа на коленях подполз к Тохе (его рубашка была забрызгана кровью) и стал руками разгребать землю. Добравшись до живота, он отпрянул и брезгливо уставился на человекоподобный корень. — Твою мать! Что… что это?!

Тоха всхлипнул и заплакал.

— Не бойся! Не бойся, сынок! Я рядом. Я тебя не оставлю. — Папа ухватился за корень и потянул. Тоха закричал, но вместо своего вопля услышал невообразимой силы пронзительный визг мандрагорца, раскаленной спицей, вонзающийся в барабанные перепонки.

Папа, стискивая зубы, тащил мандрагору. Растение крепко держалось за внутренности Тохи, точно многовековой пень, заполонивший корнями каждый клочок земли под собой. От натуги привычное грозно-спокойное лицо отца скривилось до неузнаваемости, словно он надел маску злого африканского бога с зажмуренными глазами и растянутым в широком оскале ртом. Под стиснутой челюстью обрисовались жилы. Предплечья покрылись сетью вздувшихся вен, костяшки на руках побелели.

Живот Тохи содрогался от боли, будто его раздирали граблями. Бесчисленные корни-нити высунулись из-под кожи на длину ладони и натянулись до предела. Крепко сжимая мандрагору в руках, папа стал подниматься на ноги, тело Тохи оторвалось от земли и повисло на корнях, словно марионетка на нитях. Тогда он тряхнул растение, и несколько корней-нитей оборвалось. Мандрагора завизжала еще громче. Из ушных раковин папы закапала кровь, он вытаращил глаза, залитые красным из-за лопнувших сосудов, и продолжал яростно трясти человечка, обрывая корни один за другим. Руки Тохи неуклюже взметнулись и принялись колотить отца по ногам.

Наконец лопнула последняя «нить» — папа не удержался и, не выпуская мандрагору, повалился на спину. Визжащий корень оплел его предплечья, пытаясь врасти в них. Отец выполз из палатки вместе с растением и пропал.

— Папа… — тихо позвал Тоха и провалился во тьму...

***

Холод прокрадывался в беспокойный сон Тохи. Озябнув до дрожи, он открыл глаза. Лицо ужасно чесалось, словно его облепили слепни. Он высвободил руки из-под земляных насыпей и принялся расчесывать щеки и лоб. После вскочил, оглядел себя, шевеля пальцами на ногах и руках, и засмеялся. Он чувствовал! Как никогда прежде чувствовал свое тело! Но что-то было не так.

Тоха осмотрел живот. От ребер до паха протянулась глубокая борозда: стенки и дно покрывала свежая корка, испещренная дырочками, оставшимися после корней мандрагоры. Он провел пальцем по бугристой полости, в которую совсем недавно врастал уродливый человечек, и ему стало грустно, будто папа лишил его чего-то ценного.

— Па-па! — Тоха не услышал своего голоса. И тут он понял, что и смеха своего тоже не слышал. В памяти всплыли последние новогодние каникулы и ужас, охвативший его, когда он изо всех сил звал маму из своей комнаты, но выдыхал лишь тишину. Все праздники Тоха пролежал в постели с температурой и боялся, что голос больше никогда к нему не вернется. Только сейчас дело было не в голосе. Тоха ударил в ладоши, но вместо звонкого хлопка едва уловил глухой плюх, словно мягкий медведь упал на ковер. Он засунул мизинцы в слуховые проходы, прочистил их и снова стал бить в ладоши. Тоха хлопал все быстрее и сильнее, но не мог прорвать гудящую в ушах тишину. Он оглох! Ужас опутал легкие, Тоха с трудом заглатывал спертый воздух. В глазах потемнело, он рванул к свету, выкарабкался из палатки, жадно вдохнул и остолбенел. В нескольких шагах от него лежала почерневшая голова Длиннохвостого с раскрытым ртом. Тохе стало жалко карлика до слез, он ощутил мучительную грусть, как в те дни, когда умерла бабушка, и он долго привыкал к тишине в ее пустующей комнате.

Тоха, пошатываясь, встал на ноги и огляделся. Между деревьев валялось туловище Длиннохвостого, из большого кривобокого живота торчал топор. У озера лицом вниз лежал отец.

— Папа! — Припадая на левую ногу, Тоха бросился к берегу.

Он подбежал к отцу, схватил его за плечо и потянул — тот был твердым, холодным и тяжелым, точно мраморная статуя. Тоха уперся ногами в землю, всем весом подался назад и перевернул папу на спину — красные безжизненные глаза уставились в небо, по левой щеке расползлось фиолетовое пятно, руки стискивали засохший корень мандрагоры. Тоха смотрел на мертвого отца и не мог заплакать. Головой он понимал, что должен быть расстроен, но ничего не чувствовал. Даже смерть Длиннохвостого опечалила его больше.

В нагрудном кармане папиной рубашки прорисовывался небольшой прямоугольник. Тоху кольнула смутная догадка, он запустил пальцы под тонкую ткань и выудил ZIPPO.

Потускневший латунный корпус зажигалки, обсыпанный мелкими царапинами, приятно холодил ладонь. От нахлынувших воспоминаний выступили слезы. Тоха сунул ZIPPO в карман штанов, зашел по колено в озеро, чтобы смыть с зудящего лица земляную пыль, наклонился к воде и уставился на плывущее отражение. Брови вздулись, отяжелели и свалились на малюсенькие глаза. Ссохшийся нос походил на картофельный глазок. Расплывшиеся щеки повисли пустыми мешками. Рот растянулся от уха до уха, губы стали тонкими, как дождевые черви. Кожа загрубела и сморщилась.

Тоха изучал новое лицо без страха и интереса, одно лишь его беспокоило — чудовищный зуд и знакомая ноющая боль, она снова прорастала в легкие, сердце, вены, мышцы; и посторонние липкие, как слюна паука, мысли оплетали сетью мозг: кто он? Зачем? Откуда? Для чего? Одно Тоха знал точно: он не остановится пока не найдет землю, из которой вырвали его корни.

На плечо Тохи легла шершавая ладонь. Он вскрикнул, не услышав своего голоса, и обернулся. Позади стоял Кир и смотрел на него синими лучистыми глазами Эда.

***

В ушах шумела тишина. Тоха смотрел как степной ветер отрывает языки пламени погребального костра и уносит в холодное темное небо золотые тучи искр. На его коленях дрожал мандрагорец, завернутый в салатовую ветровку.

За год скитаний Тоха сильно изменился, корни Мара заполонили его тело, поработили разум и наделили жизненным опытом старика с бурным прошлым. Тоха почти ничего не помнил о тех временах, в которых был обычным человеком. От прежнего робкого мальчишки осталась лишь нерушимая преданность лучшему другу и брату по крови. Тоха был благодарен Эду за то, что он пытался его спасти и не бросил, когда стало понятно, что корешки, вырванной мандрагоры, не отмерли в его теле, а продолжили расти.

Что стало с другими карликами Тоха не знал, но корнями чувствовали, их больше нет. А сегодня не стало Кира — Эд не позволил ему переселиться в очередного ребенка. Тоха тоже не стал помогать, хотя на короткое время все же поддался инстинктам мандрагорцев и уже готов был искать подходящий жирнозем для Кира. Но гневный взгляд Эда быстро отбил охоту пересаживать корень.

Тоха посмотрел на засыхающего человечка, и сердце стиснула скорбь. Ему было жалко мандрагорца, не нашедшего родные земли. И в то же время он радовался, что это странное существо больше не будет губить детей. Эд, конечно, был прав, такому не место в нашем мире. Тем не менее Тоха решил отнести Кира в родные края и предать земле. Возможно, там он оживет, пустит корни и станет обычным многолетним растением семейства Пасленовых. За время поисков Тоха много узнал о мандрагоре: от ботанического описания и химического состава до обширной мифологии разных народов. Теперь истеричный страх карликов перед собаками больше не удивлял и не смешил его. Став наполовину мандрагорцем, Тоха и сам перестал любить собак.

В правый бок вернулась распирающая боль, Тоха завернул мандаргорца в ветровку и сунул его в рюкзак. После достал из кармана нож, задрал кофту и стал срезать с изуродованной ожогами кожи, отросшие корни.

Время от времени на теле Тохи, подобно опятам на трухлявом пне, колониями выскакивали белесые бородавки и папилломы, они росли и вытягивались, превращаясь в упругие корни.

Тоха обхватил пальцами очередной отросток, осторожно потянул и срезал его у основания — конец корешка нырнул под кожу. Очистив бок от тонких белых зарослей, он достал из кармана ZIPPO и чиркнул колесиком, призывая огонь. После нагрел лезвие ножа, стиснул челюсть и стал прижигать ямки, оставшиеся на месте корешков. Жгучая боль плавила кожу, шипящую под раскаленной сталью — но только так можно было остановить скорое прорастание корней.

Запаяв лунки, Тоха перевязал живот грязным бинтом, уставился на обугленный скукоженный труп Эда, объятый пламенем, и задумался: сколько ему еще осталось? Найдет ли он землю мандрагорцев? Примет ли она его? Ведь Тоха не был до конца ни человеком, ни мандрагорцем, а стал чем-то новым. Он не понимал своего существования, но очень хотел жить.

Костер догорел. Угли остыли. Тоха развеял прах Эда по степи, после собрал вещи и, прихрамывая на левую ногу, поплелся к горам, возвышающимся на горизонте в предрассветной мгле.