10 мая в 10:10 
Eric_Draven 
: 
Статья N1
Лето 1980 года. Ленинград. Только что закончился второй призыв в Афганистан и вскоре начнется Олимпиада. В Госкино приостанавливается закупка иностранных боевиков, советские кинокомедии становятся грустными, а в городе на Неве совсем исчезают продукты. Прогрессивная молодежь болеет Западом, и те, кто не имеет возможности эмигрировать, создают в душе своеобразные заповедники. Пустые бутылки, немытая посуда и разбитые пластинки располагают к пародии на жизнь. На смену образу жизни: «по трудовой книжке», – старые дачи и пригородные электрички сулят эстетическое бегство от передовиц газеты «Правда». Поколение истопников и сторожей слоняется по букинистическим магазинам, ретируется по лесам в пошитых мундирах войск наполеоновской эпохи или играет рок-н-ролл на развалинах царскосельской архитектуры.
Вскоре после разгона джинсовой молодежи с гитарами у северной лестницы Михайловского замка Майк Науменко получает приглашение записать свои песни на ул. Некрасова в студии «Большого театра кукол». В то время в ленинградских театрах было принято записывать разных бардов. Поскольку речь шла о рок-барде, проработавшем около года в должности техника-радиста, главреж театра отнесся к забавной затее спокойно.
«Сама запись в студии театра кукол состоялась благодаря главному режиссеру Виктору Борисовичу Сударушкину, рано ушедшему из жизни, – вспоминала старший техник-радист Алла Соловей.
Сударушкин способен был понять, почувствовать, что в данный момент в стенах его театра происходит некое священнодействие может быть, не совсем ему близкое и понятное, но необходимое и для музыкантов, и для нас, звукорежиссеров. Каждый раз Сударушкин давал мне письменное разрешение на экспериментальную запись».
– Сударушкин был демократом, – говорил инициатор записи Игорь Свердлов, осуществлявший подборку тембров звука «Сладкой N». «Как-то во время сессии Сударушкин вошел в студию. На пульте стояли стаканы с портвейном. Он запросто опрокинул один вместе с нами, как ни в чем не бывало…»
В театре кукол у Майка появилась возможность поработать в полу-профессиональной студии (два магнитофона Studer и STM с высокочастотным разрешением на 38й скорости) и он тут же решил зафиксировать все имеющиеся в наличии песни.
В восьмидесятом году он не тянул на артиста сцены и организатора, еще не было собственной группы, но по поводу записи можно было кое-что придумать. Майк пригласил на встречу гитариста Вячеслава Зорина из группы «Капитальный ремонт», в составе которой Майк периодически появлялся в течение 79-го года. Кое-что у них было отрепетировано заранее, а часть программы было решено записывать экспромтом.
С начала июня работа в студии театра на улице Некрасова закипела. На нескольких композициях гитарному дуэту Майка Науменко и Вячеслава Зорина подыграл на гармошке Борис Гребенщиков.
Очевидно, что, когда Михаил получил приглашение записаться, он уже «по уши» сидел в материале, основательно поработав дома с магнитофоном. После первых же проб поэта-блюзовика залихорадило от полученных результатов.
Майк начинал запись немного робко, но затем, увидев реакцию операторов и первых слушателей, успокоился, и по мнению Зорина: разошелся вовсю. После первой сессии, когда они вышли на улицу, он сказал удивительно торжественным голосом: Сегодняшний день прожит не зря.
Зорин вспоминал, что кроме нескольких композиций, в которых автор накладывал сверху соло-гитару и (изредка) бас, большинство песен было сыграно живьем, причем на каждую из них уходило не больше трех черновых дублей.
«Майк хотел как лучше, но боялся портить варианты, предполагал, что некоторые песни будут переделываться в другой раз».
...От этого альбома веяло вдохновением и шестидесятыми. Медленные рок-н-роллы («Седьмое небо») соседствовали с ритм-энд-блюзами («Утро вдвоем») и прорывом «Пригородного блюза», в котором строчка «хочется курить, но не осталось папирос» казалась вытащенной из цитатника декадентской поэзии модерна. Исполняемая в бешеном темпе, эта композиция выглядела как открытая заявка на панк-рок или «Нью-Йорк-Сити» Джона Леннона. В то время исполнение «Пригородного блюза публично, воспринимался как призыв к вооруженному восстанию. Не случайно спустя пару лет при литовке официального текста в Ленинградском рок-клубе вместо «я сижу в сортире и читаю Rolling Stones» печаталось: «я сижу в квартире». Чудом не пропало красивое и подозрительное слово папирос.
Открывала альбом компромиссно заготовленная песня: «Если ты хочешь».
Им всем нужен кто-то,
Кого бы мы могли любить.
И если хочешь…» Эффектный речитатив и редкий для Науменко битловский переход с «E» на Фа#m, затем на «G» и обратно на «Е», – украшали сформулированный итог жизненной философии деятеля ленинградской подпольной культуры: «И если хочешь, ты можешь застебать меня!»
Очень скоро заманчивость этих песен станет модой работать «под андеграунд» для многих юных подражателей, проживших по большей части в сталинских высотках и не видавших настоящих очередей и милицейских обломов.
...Первую сторону альбома завершало сразу несколько блюзов. «Если будет дождь» – красивая, немного разорванная по ритму акустическая баллада; «Я возвращаюсь домой» – холостяцкий манифест, сопровождаемый торжественным боем аккордов, и наконец супер-квадрат «Blues de Moscou», сыгранный при активном участии гитары Зорина и его же репликах («Наливай!»).
Любопытно, что на этом альбоме в композиции «Blues de Moscou», «барышни в столице… не любят звезд панк-рока», а не «музыкантов», как это было в более поздних версиях, когда Майк со страшной силой стал открещиваться от панк-движения, называя блюзом все подряд. Говорят, он не очень любил корневую африканскую музыку, предпочитая слушать и выращивать белый блюз (хотя финал «Старых ран» и заканчивается реггийным гитарным соло из «I Shot The Sheriff» Боба Марли).
Одним из основных хитов альбома стала рок-композиция «Дрянь».
Ты дрянь…
Ты продала мою гитару
и купила себе пальто.
Эту песню Майк писал в течение целого года и закончил только в 79-м. Многие утверждали, что ее мелодическая линия один в один снята с T.Rex, басовый ход услышан у Моррисона, а текст напоминает вольный перевод Лу Рида и полузабытый боевик «Россиян» под названием «Гадость». В частности, Вячеслав Зорин вспоминал, что, сидя как-то вечером в гостях у Майка, он случайно услышал «Дрянь» на английском. «Вячеслав, ты только ничего не подумай», – заволновался Майк. Чего уж тут думать! Майк и Боб, как самые англоязычные из ленинградских авторов, прекрасно знали рок-поэзию с разворотов пластинок. Не обязательным казалось что-либо переводить полностью. Достаточно понять смысловые линии западных менестрелей и воспроизвести версию, применительно к советской жизни.
Та же «Дрянь» воспринималась впоследствии как гениальная импровизация и со временем стала классикой в репертуаре Майка и «Зоопарка». К слову, в начале 90-х годов право на исполнение «Дряни» было получено от бывшей жены Майка группой «Крематорий», и почти в то же время «Дрянь» была записана Ольгой Першиной соавтором «Двух трактористов» и боевой подругой «Аквариума» эпохи «Треугольника».
Майк никогда не маскировал источники своего вдохновения, называя Марка Болана и Лу Рида в числе любимых персонажей. Не случайно также записанная в театре кукол композиция «Страх в твоих глазах», – напоминала одну из мелодий T.Rex с пластинки 77-го года «Dandy In The Underworld», а «Я люблю буги-вуги» (с альбома «Белая полоса») в точности копировала «I Love To Boogie» с того же диска Болана увы, без указания авторства.
...Во время июньской работы над «Сладкой N» Майком было записано еще шестнадцать композиций, не вошедших в альбом и увидевших свет спустя полтора десятка лет на двойном компакте «Сладкая N и другие», выпущенном фирмой «Выход». Среди этих архивных композиций есть немало любопытных, начиная от нескольких песен «Капитального ремонта» в исполнении Зорина и заканчивая «квартирными» хитами Майка времен «Все братья сестры»: «Ода ванной комнате», «Женщина» и «Седьмая глава».
Еще одна не вошедшая в альбом композиция посвящалась звукооператору Игорю Свердлову. Присутствовавший однажды в театре кукол Андрей Тропилло говаривал, что большую часть «Сладкой N» записывал не Свердлов, а Алла Соловей поскольку Игорь преимущественно занимался сервировкой закусок. В принципе, об этом поет и Майк в своем посвящении Свердлову: «Допей портвейн иди домой». Это конечно совпадение, но в год кончины Высоцкого на улице Некрасова был создан музыкальный продукт, где модным напитком провозглашался портвейн.
В заключение несколько слов о главной героине, – полу-мифической Сладкой N, которой посвящалось сразу несколько композиций и существование которой Майк упорно отрицал долгое время.
«Сладкая N потрясающая женщина, которую я безумно люблю, но при этом я не совсем уверен в том, что она существует в природе... Но, может быть, она и похожа на ту на обложке», – говорил Майк спустя несколько месяцев после записи альбома в интервью ленинградскому подпольному рок-журналу «Рокси». В реальности прообразом Сладкой N послужила ленинградская художница Татьяна Апраксина, с которой Майк познакомился еще в 1974 году. Интересная внешне, с притягательным внутренним миром и шармом сказочной колдуньи в исполнении Марины Влади, Татьяна была тогда основной музой Майка.
«Майк приходил ко мне в гости один или с кем-нибудь из друзей, скромно составляя маленькую свиту «Аквариума», — вспоминает Татьяна, чей артистический псевдоним был связан с тем, что большую часть жизни она прожила в Апраксином переулке. Худенький, щуплый, с большим носом, с глазами, блестевшими добродушным любопытством, Майк готов был во всем участвовать и со всеми дружить. Ни одной из своих знаменитых песен он к тому времени еще не написал, хотя уже носил с собой аккуратную тетрадку, в которой закладывались основы будущих хитов. Он мог годами вынашивать одну песню, время от времени вписывая в тетрадку то слова, то фразу, прикидывая разные варианты как бы составляя мозаику и подвергая текст постепенной редактуре».
Веер ассоциаций, возникших у Майка после четырех лет дружбы с Татьяной и резко вспыхнувшего, но недолгого романа, развернулся как собирательный образ Сладкой N. В глазах слушателей, правда, Сладкая N стала символом времени не в последнюю очередь благодаря удачно выбранному образу не менее оригинальному, чем Вера Холодная, или «Незнакомка» Блока. В одном из своих поздних интервью Майк выдал очень сокровенное и, пожалуй, самое главное: «Все мои песни посвящены ей...»
С момента женитьбы в 80-м году Михаил Науменко был вынужден ретушировать свою музу, хотя впоследствии не раз пробовал вернуться к этой находке. Еще во время посиделок в театре кукол Майк записал композиции «Сладкая N» № 2 («Когда я знал тебя совсем другой») и «Сладкая N» № 3 («Горький Ангел»), да и в ряде поздних песен он неоднократно включал в текст этот образ:
«Она спросила меня:
А как же Сладкая N?»
Запечатлев на моем плече
Финальный укус.
И я ответил пространно:
Я влюблен в вас обеих.
И меня так сейчас достал
Мой пригородный блюз».
Как большой поэт, Майк старался избегать в подаче образа Сладкой N полного сходства и автобиографичности. Но факт, насколько получившийся «на бумаге» и характер абстрактной женщины соответствовали остроумной выдумке. «С кем и где ты провела эту ночь, моя Сладкая N?» Все это уже не смахивало на Таню Апраксину, которая незадолго до записи стала инициатором разрыва отношений с Майком. Как ухажер он был не в ее вкусе: маленький, недоучившийся в строительном институте, никому толком не известный на фоне славы «Машины Времени».
«Я настоящая уже не значила для него то, что он вкладывал в новое содержание моего образа, как-то обмолвилась Татьяна. Получилось так, что если бы я его не бросила, он бы не стал звездой. Хотя Майк впоследствии и в новых песнях обращался ко мне, минуя меня».
Уже после выхода «LV», «Уездного города N» и «Белой полосы» женская тема по-прежнему занимала воображение Майка. В самом конце 80-х, встретив в кулуарах Спортивно-Концертного комплекса подругу Тани Апраксиной – хорошо известную ему Ольгу Першину, он сказал ей: «Ты знаешь, я давно придумал цикл песен, звучащих от женского лица. Было бы весьма неплохо, если бы ты их спела».
Доброе лицо Оли осветилось улыбкой. «Майкуша, ты думаешь, у меня не хватает своих собственных?» Она давно проживала в Лондоне и не без гордости заявляла, что все прежняя самодеятельность ее уже не влечет.
А Майк? Пролепетал что-то, подергивая головой. Глаза его не были видны из-за черных очков.
Андрей Барановский.
Статья N2
РЕЦЕНЗИЯ НА АЛЬБОМ МАЙКА «СЛАДКАЯ N И ДРУГИЕ» «Рокси» N4, 1980.
У меня нет ни малейшего желания писать. Если бы сейчас было лето, я ушел бы с работы, где я сижу в данный момент, пересек бы водную преграду и лег бы спать или загорать. Но сейчас зима, и я обещал написать некую статью. Преодолевая чудовищное желание напиться в дым прямо с утра, я так и делаю. Ох.
Итак, предмет: Майк и его долгоиграющая пленка «Сладкая N и другие». Было очень «комильфо» начать с того, что я ее не слышал. Но я ее слышал, и врожденная честность не позволяет мне солгать. Поэтому я начну с другого.
Вопреки распространенному мнению, Майк - не гений. (Что-то я не слышал такого мнения, недоверчивый редактор). И «Сладкая N» - не шедевр. Она сложна для восприятия скукой своего звука, относительной примитивностью записи и общим однообразием. Три песни подряд прослушать можно, 15 - тяжело (если их там 15…). Хотя я должен признаться, что вышеперечисленные беды создают своего рода гипнотический транс, граничащий с мазохизмом: «Ох, как это тяжело, интересно, что будет дальше?»
Дело не в том.
Все остальное, что я слышал за свою долгую жизнь в России по части рок-музыки в сравнении с Майком полное дерьмо. (Кроме некоторых песен Андрея Макаревича в его собственном исполнении и полдюжины песен «Санкт-Петербурга», но об этом ниже).
Майк возвышается над всем остальным рок-потоком, как рабочий, вылезающий из канализационного люка. Единственный из всех, он реально поет о том, что реально происходит здесь сейчас с каждым из нас и тем языком, в терминах которого мы привыкли мыслить. Конечно, до адекватного, незаштампованного выражения ему так же далеко, как мне до пенсии, но всем остальным «рок-певцам» такого и не снилось.
Итак, «Сладкая N и другие». Это, конечно, уже не «Все братья - сестры», а шаг дальше. (Жаль только, что один шаг, а не больше). Каждая песня по отдельности - ничего, в сумме же создается общий фон, за которым прорезаются отдельные чудесные вещи.
Каждому может понравиться что-то свое. Мой личный выбор - «Пригородный блюз» (песня, которая начинается словами «Я сижу в сортире и читаю «Роллинг Стоунз», не может не понравиться, и удивительно лиричная сцена во втором куплете), затем, естественно - «Ты - дрянь» - прирожденный хит с изумительной строкой «Вперед, детка, бодро и смело», и, наконец, «Утро вдвоем». Несмотря на искусственность «зелья», «сэкса» (именно «сэкса», а не «секса» почему-то), - по недосказанности своей эта штука - чистое чудо, говорящее о всех нас в сотни раз больше, чем сто лет слушанья «Машины Времени» (которую я очень люблю). И последние две строки - у меня опускаются руки, мне нечего сказать. Если среди всех читателей этого бедного листка (но-но - угрожающий редактор) найдется хотя бы один человек с зачатками элементарного вкуса и чутьем на Поэзию, он поймет, что я имею в виду. Все остальное личное дело каждого, хотя заглавная песня - что-то вроде «Онегина», и будь со мной здесь сейчас А.С.Пушкин, я бы напился с ним немедленно за эту песню, и не только я с ним, но и он со мной. (Сколько можно терпеть эту алкогольную пропаганду - теряющий терпение редактор).
Милый конец - «Блюз твоей реки», еще кое-что довольно неплохое, а собственно, все здесь по-своему неплохо. Выбирайте сами.
Это далеко не шедевр, но Майк может больше. Я ждал такого, как он, уже десяток лет и готов подождать еще немного, во всяком случае, теперь есть чего ждать.
P.S. Я обещал вернуться к Макаревичу и Корзинину. Они - другое дело, они идут с другого конца. Они берут привычную форму советской песни и стараются приблизить ее к реальным нашим чувствам, сделать ее интересной. Майк же берет наши чувства и делает из них песню. Те двое - идеалисты (пессимисты, оптимисты, но идеалисты), этот же имеет дело с реальными предметами и ситуациями, не пряча ничего за привычной символикой. В тех - энергия искусства, в этом - энергия жизни.
P.P.S. Кстати, рекомендую обратить внимание на обилие блюзов. Скоро возникнет библиотека советских блюзов, и Майк займет в ней не последнее место.
P.P.P.S. На самом деле, я не люблю Майка за то, что у него слишком мало песен, и еще меньше полноценных. Но две, написанные после выхода «Сладкой N» - «Сладкая N номер 3» или «Горький Ангел» и «Когда я знал тебя совсем другой» - на голову выше материала, рассмотренного мной выше. Если успех и Москва не испортят его чутья, если его не затрахают девушки и не споят пожилые эстеты, то я рассчитываю на кое-что в будущем.
Может быть сегодня все-таки стоит напиться? (Ну, хватит! - редактор, у которого лопнуло терпение) Пожалуй, да. А если не нравится, не просите больше писать статей. Целую, Б.
ИНТЕРВЬЮ С МАЙКОМ. «Рокси» N4, 19…
- Скажи, Майк, почему, играя довольно часто с «Аквариумом» и даже записав 1978 году вместе с Гребенщиковым «Все братья - сестры», ты так и не стал полноправным членом «Аквариума»?
- Собственно, когда-то я был их электрическим гитаристом. Тогда мы играли более или менее танцевальную программу. Теперь же они играют другую музыку. Все они мои старые и большие друзья, и они мне изредка помогают.
- Только что закончились твои с «Аквариумом» совместные гастроли. Доволен ли ты своим выступлением? (Кстати, «Аквариум» в Москве выступил бесподобно, такого Москве и не снилось.)
- Тем, как меня приняли - доволен. Своим же выступлением не очень, потому что все могло бы быть и лучше.
- Недавно публика увидела и услышала твой альбом «Сладкая N и другие». Что ты можешь сообщить о нем?
- «Сладкая N» - потрясающая женщина, которую я безумно люблю, но при этом я совершенно не уверен, что она существует.
- Является ли «Сладкая N» идеалом жены и любовницы для тебя?
- Любовницы - да, жены - ни в коем случае, я бы удавился или развелся. Скорее второе.
- А доволен ли ты художественным воплощением ее на обложке?
- Я же говорю, что никогда не видел ее. Но, может быть, она и похожа на ту на обложке.
- Какие песни вошли в альбом?
- Старые вещи, которые я когда-нибудь буду играть (их минимум - они на первой стороне), и поэтому хотелось где-нибудь эти пленки сохранить. Кроме того, в альбом вошли песни, написанные в этом году. В «Сладкую N» вошли песни на 70 процентов электрические, которые в акустике звучат совсем не так, как задуманы. В сущности, альбом - это серия вещей, записанных без репетиций, спьяну и сдуру.
-Кто помогал в создании альбома?
-Во-первых, Вячеслав Зорин, гитарист «Капитального ремонта». Я очень люблю его, как музыканта, и на этом альбоме он делал в большинстве так, как нужно. Он один из самых целеустремленных и работающих (на этом месте Майк замялся); еще Гребенщиков, которого я тоже очень люблю, он играет на губной гармошке, правда, очень мало, но то, что надо. Во многих вещах он помог мне сделать звук, помог советами и делом. Ну, и еще - Наталья, художница, оформила обложку альбома, ей помогал Вилли Усов один из лучших фотографов, мне известных.
- Одна из популярных вещей альбома «Блюз де Моску». Известно, что ее очень тепло принимали в Москве…
- Эта вещь единственная в альбоме, написанная не мной одним, а в содружестве с Игорем «Ишей» Петровским. Он лучший в мире панк-вокалист, а Роттен - его жалкое подобие.
- В твоем альбоме есть строка: «В мире нет ничего интересней, чем сплетни про меня.».
- А про меня и в самом деле ходит много сплетен.
- А какая из них самая любимая?
- Самая последняя: что я уже в Лос-Анджелесе. Черта с два, я здесь и навсегда.
-Твои дальнейшие планы?
- Собираюсь играть, писать, записываться, сотрудничать со всеми, кому это нужно.
Илья Смирнов
Эта история уже достаточно хорошо известна. Я входил в такую группировку людей, которые собрались около 1980-81 годов вокруг студенческого клуба «Рокуэлл Кент» в МИФИ, первоначально никак не связывал свои цели и задачи с музыкой. Я был приглашен туда в качестве специалиста по изданию подпольных журналов, не уточняя направленности. И хотя специалистом я был довольно хуевым, то единственное, чего мне удалось добиться, это то, что меня-таки забрали. Но учитывая то, что у нас «вор в законе» - это человек, который не вылезает из тюрьмы, в отличие от западных представлений о профессиональном преступнике, может быть, я действительно был специалистом. Во всяком случае, нам удалось наладить издание журнала «Зеркало», от которого пошли «Ухо» и «Урлайт». И только потом, после того, как мы столкнулись с абсолютной неспособностью богемно-литературной интеллигенции что бы то ни было делать, в частности, издавать журнал, мы переквалифицировались на рок-музыку, чему способствовал человек по имени Володя Литовка, арестованный впоследствии по делу Романова в начале 1984 года. Он как раз пришел на одно из маразматических этих заседаний и сказал, что если журнал будет уделять половину своего внимания рок-музыке, то он берется вместе с товарищами по дискотеке наладить распространение и изготовление журнала, что и было сделано. Так сложился наш забавный коллектив. А я тогда, кроме Макаревича, вообще ничего не знал в советском роке и поинтересовался, что это такое, «советский рок»? Мне сказали, ну, как же, мол, есть, например, такой Гребенщиков. Таким образом, в качестве полпредов к нам попали сначала Гребенщиков и Дюша, которых туда ангажировал Троицкий, который у нас официально значился в бумагах как «ведущий семинара «Искусство и коммунистическое воспитание», которые мы сдавали в партком. Журнал, собственно, и выходил в качестве стенгазеты при этом семинаре. Ну, всем было достаточно понятно, что это такое, и поэтому, когда клуб закрывали, то перед носом у президента трясли последним номером «Зеркала», где были напечатаны стихи Звездочетова: «Приветствую вырождающиеся нации - в них сладостная нега и гниль аристокрации, а так же вершина человеческого общения - половые извращения». Говорили в парткоме: «Что, сука, это и есть твое коммунистическое воспитание?!» Таким образом, мы вышли на Гребенщикова, а Гребенщиков, в свою очередь, очень рекламировал Майка. На памятном своем концерте в НПО «Норпласт» на задворках Москвы он исполнял майковский «Пригородный блюз» и, на мой взгляд, не в обиду Майку, это было лучшее прочтение этой песни. И он всем кричал: «Вы знаете такого человека - Майка?» И человека три с половиной ему ответили: «Да, знаем». На самом деле, тогда круг любителей советского рока был невероятно элитарным - вширь все это пошло только году в 82-м, благодаря магнитофонной индустрии. А тогда на концерты ходило очень немного народу, как правило, одни и те же лица.
Вообще, информации никакой не было, однажды я начал говорить о Гребенщикове с молодыми ребятами - студентами, своими друзьями, а они спрашивают: «А, это тот, который гомосексуализмом в Тбилиси занимался?» Это все, что они знали с подачи Саульского, который, обидевшись на то, что его выкинули из зала, начал пускать всякую клеветническую парашу про Б.Г. А люди, кроме этого, вообще больше ничего не знали.
Итак, Гребенщиков очень агитировал нас пригласить Майка. И вот, Володя Литовка договорился о снятии огромного киноконцертного зала в Москворечье и выписал туда «Аквариум». Директор ДК в это время был в отпуске. Через МИФИ Литовка каким-то образом провернул эту аренду, и замдиректора, который где-то там все время тусовался, мы упоили до такого состояния, что он, вероятно, не мог бы отличить «Секс-Пистолз» от Боба Дилана. И поэтому, против всех законов природы, концерт прошел до конца. Очень хорошая была аппаратура - Макаревичевская. Концерт этот был для меня замечателен тем, что в первом отделении, к моему удивлению, публика очень холодно отнеслась к Майку, еще холоднее, чем к Б.Г. На Б.Г., когда он играл на химзаводе, уходила, примерно, треть зала (пытаюсь восстанавливать историческую правду), здесь - ушла едва ли не половина, в том числе люди, которые потом его полюбили. В основном, как я понял, обламывала музыка. Люди привыкли к более или менее сложной музыке типа «Воскресения», и вот эта, намеренно упрощенная музыка «Зоопарка», она с самого начала людей шокировала. Эта ситуация Майка, несмотря на то, что он выпил пару стаканов вермута, сильно обломала, да и меня тоже. Но, что-то нужно было делать, как-то выправлять концерт, и я ему сказал: «Ну что, надо гнать всю стрему, чтобы людям понравилось». И покатили - «Дрянь», «Пригородный блюз», все те вещи, которые тогда воспринимались просто, как сейчас вооруженное восстание. Это, конечно, произвело впечатление даже на пожилых людей. Я помню реакцию моего папы, который тоже присутствовал на концерте, так он потом сказал, что Майк - это большой лирический поэт.
Вот так я к нему до сих пор и отношусь, хотя он к себе относился совершенно иначе. И когда он писал свою автобиографию для нашего «Зеркала», он как раз упирал на свои англосаксонские корни, я его вполне понимаю, но я его воспринимал и воспринимаю только так. По умению работать со словом это, наверное, после Башлачева второй человек. У него, конечно, вещи достаточно неровные, но есть произведения, которые читаются с листа - это большая редкость для рок-поэзии. Вообще, рокеры ведь страшно отрицают свою преемственность от бардов, всем же надо быть непременно Иисусами Христами, основателями совершенно новой религии, которой никогда не существовало. На самом деле ясно, что в основе всего этого движения у нас, конечно, лежало слово, потому что на том уровне магнитофонных записей, на том уровне концертов, которые у нас тогда происходили, никакой музыки реально человек услышать и въехать не мог. Люди слушали на самом деле, слова и очень простое к ним сопровождение. Это просто объективная реальность, от которой никуда не денешься. Были группы предыдущего поколения типа «Воскресения», был Рацкевич и другие, которые делали ставку на музыку, но они нуждались в совершенно другой материальной основе своей деятельности. Ведь Майк в Москву приезжал так же, как Цой и другие - концерты-то в основном были квартирные, акустические. Такой большой концерт, как в Москворечье, у «Зоопарка» был, собственно, всего один. А в акустике за те же годы он дал десятки концертов. Он часто выступал по Подмосковью, аппаратура была лажовейшая - брали ее на дискотеках, она звучала, как сортирный бачок. Но даже такой иногда достать не удавалось. Вот, например, в городе Троицке концерт не состоялся, и Майк пошел вместе со зрителями в лес и пел на полянке под гитару.
Майк был человеком, сознательно не трогающим политику. Политики в его песнях было гораздо меньше, чем у Гребенщикова, просто ноль. Но, тем не менее, его здесь власти не любили больше, чем кого бы то ни было. Свинью (Андрей Танов, лидер «АУ») просто мало знали тогда, и, пожалуй, самым нелюбимым существом для властей был Майк. Только на моей памяти было три концерта «Зоопарка», обломившихся в последний момент - в Моспроекте, на Фрунзенской и в этом самом Троицке. Один раз концерт обломился, потому что умер Брежнев. То есть тут еще был элемент невезения. В конце концов настал такой момент, когда «Зоопарк» вообще приезжать в Москву не мог. Это было как раз начало той репрессивной кампании, которая, пожалуй, сильней всего прошла по Москве. В Питере арестовали группу «Трубныи зов», а у нас довольно много народу пострадало: человек, который из-за этого не вырос в нашего Тропилло - Арутюнов Алексей, Леша Романов, Ива (Жанна Агузарова). С Майком же получалось так: мы его приглашаем, но каждый раз облом.
Вот, опять-таки концерт в Троицке, как все получилось на самом деле. Мы приехали в зал, а ребята нам говорят, что вот, мол, приехала Лубянка и Петровка. Они всегда приезжали тандемом. Кстати сказать, это привет от Ленинградского рок-клуба. С какого-то момента каждое обращение в Ленинградский рок-клуб по поводу вызова группы заканчивалось этим. При Гене Зайцеве как было? Посылаешь письмо, запрос от какой-нибудь комсомольской организации, и приезжает группа. Потом началось - приезжает группа, следом за ней КГБ и Петровка. Наконец, группы вообще перестали приезжать, и приезжали только КГБ и Петровка. Соответственно, я начал рассуждать, как Винни Пух: что называется ульем? Это место, где живут пчелы. А если какое-то место в ответ на обращение присылает ментов, то что это за место? Рок-клуб?
В каком-то смысле жертвой всех этих прихватов стал Майк. Мы в очередной раз ему позвонили и говорим: «Приезжай». Он говорит: «Не могу, рок-клуб запретил нашей группе гастролировать». Вот это номер! Я спрашиваю: «А тайно как-нибудь нельзя?» А как тайно, когда все равно это в общем-то в своей среде, все равно это моментально будет всем известно. Если это было просто отделение милиции, а то, фактически, отделение милиции у тебя дома. Я говорю: «Ладно, давай мы это как-нибудь обойдем». Придумали для него замечательный вариант. Я договорился с группой «ДК» - у них был богатый опыт ресторанно-филармонической деятельности. Они разучили по записи программу «Зоопарка», приехал Майк как бы один, без ансамбля, сам… И впервые в жизни встретившись с «ДК», выступал в качестве их солиста, а они ему подыгрывали. То есть в случае чего, если бы его вдруг вызвали пред светлые очи, он бы сказал, что случайно оказался в Москве, «Зоопарк» не имеет к этому никакого отношения, и концерта «Зоопарка» не было. Но шли люди на «Зоопарк». А после этого уже вторым отделением играло собственно «ДК» и с ними Женя Морозов, которого потом тоже посадили - это рефрен всей нашей истории.
Я помню, что Майк тогда был очень доволен гитаристом «ДК» Димой Яншиным и очень недоволен барабанщиком. Это не потому, что судьба Жарикова сложилась таким говнюшечным образом, а просто это объективные воспоминания. Это был 1983 год, последний год, когда в Москве вообще шли концерты, потому что Андропов где-то в 1984 году уже навел порядок - арестовывать начали в августе 83-го, а в 84-м, после облавы на концерте «Браво», концерты в залах прекратились примерно на год, остались только акустические квартирники. К тому времени относится наша последняя деловая встреча с Майком. Мы с Юрой Непахаревым, моим коллегой по журналу «Ухо», ездили в Питер, были у Майка, просидели там сутки и, надо сказать, в панике оттуда сбежали. Панику вызвала атмосфера Ленинградского рок-клуба. А Майка мне было чудовищно жалко. Потому что он оказался погруженным в тусовку настолько ниже его уровня и вынужден был выступать в качестве развлекателя перед людьми, которые просто… Ну, я не знаю, это все равно, что заставить Пушкина где-то в пивной развлекать пьяное быдло. Я не сравниваю Майка с Пушкиным, но это был человек, который действительно творил и умел это делать. Поэтому для меня понятно, что с ним произошло. Человек оказался волею обстоятельств втиснут в чужую референтную группу, которую он, наверное, и не осознавал сам, как чужую. Он-то думал, что это все братки, все свои по-прежнему, относился к этому очень легко. Что могло случиться с ним дальше? Он мог бы приспособиться к этому, как многие наши рок-музыканты, а мог сломаться. Но я считаю, что первый вариант худший, потому что на тех, кто приспособился, смотреть совсем грустно. Выбор Майка был более честным. А игра была нечестная. Все это мажорище, которое там плясало и выебывалось, особенно перед иностранцами, изображало, что это все - проявление свободы в Советском Союзе. А при этом у каждого из-за спины выглядывало по два стукача.
Я не говорю здесь про алкоголь, потому что алкоголь - это следствие, а никогда не причина. Один ведь спился, другой - нет. Как правило, не спился тот, кто нашел в жизни свое решение.
Этот человек вписал свою страницу в русскую культуру. Тут не при чем какой-то там рок - это может называться каким-либо другим словом - явление Майка - абсолютно самобытное, в независимости от того, как сам художник его определяет. Бальзак думал, что он защищает монархию, а делал прямо противоположное. Конечно, жалко, что Майк сделал меньше, чем мог бы - ну что же, мы все ходили под Богом, и все что угодно могло с ним случиться. И в 81-м уже было ясно, - что времени нам отпущено очень немного. По той или иной причине, но как правило, для большинства это так и оказалось. 
Скачать / Послушать
Eric_Draven / Музыка / 1980 Сладкая N и другие
Eric_Draven : Майк Науменко — Сладкая N и другие (1980)
«Сладкая N и другие» — дебютный альбом Майка Науменко, выпущенный в 1980 году. Представляет собой акустический цикл песен, ставших позже известных в исполнении группы «Зоопарк». Состоит из 16 песен, в том числе из таких хитов, как «Если ты хочешь», «Пригородный блюз», «Сладкая N», «Дрянь», «Всё в порядке», «Прощай, детка!» и многих других.
Включён в книгу «100 магнитоальбомов советского рока» Александра Кушнира.
В этом блоге много букав. Но это интересно. Включён в книгу «100 магнитоальбомов советского рока» Александра Кушнира.
Статья N1
Лето 1980 года. Ленинград. Только что закончился второй призыв в Афганистан и вскоре начнется Олимпиада. В Госкино приостанавливается закупка иностранных боевиков, советские кинокомедии становятся грустными, а в городе на Неве совсем исчезают продукты. Прогрессивная молодежь болеет Западом, и те, кто не имеет возможности эмигрировать, создают в душе своеобразные заповедники. Пустые бутылки, немытая посуда и разбитые пластинки располагают к пародии на жизнь. На смену образу жизни: «по трудовой книжке», – старые дачи и пригородные электрички сулят эстетическое бегство от передовиц газеты «Правда». Поколение истопников и сторожей слоняется по букинистическим магазинам, ретируется по лесам в пошитых мундирах войск наполеоновской эпохи или играет рок-н-ролл на развалинах царскосельской архитектуры.
Вскоре после разгона джинсовой молодежи с гитарами у северной лестницы Михайловского замка Майк Науменко получает приглашение записать свои песни на ул. Некрасова в студии «Большого театра кукол». В то время в ленинградских театрах было принято записывать разных бардов. Поскольку речь шла о рок-барде, проработавшем около года в должности техника-радиста, главреж театра отнесся к забавной затее спокойно.
«Сама запись в студии театра кукол состоялась благодаря главному режиссеру Виктору Борисовичу Сударушкину, рано ушедшему из жизни, – вспоминала старший техник-радист Алла Соловей.
Сударушкин способен был понять, почувствовать, что в данный момент в стенах его театра происходит некое священнодействие может быть, не совсем ему близкое и понятное, но необходимое и для музыкантов, и для нас, звукорежиссеров. Каждый раз Сударушкин давал мне письменное разрешение на экспериментальную запись».
– Сударушкин был демократом, – говорил инициатор записи Игорь Свердлов, осуществлявший подборку тембров звука «Сладкой N». «Как-то во время сессии Сударушкин вошел в студию. На пульте стояли стаканы с портвейном. Он запросто опрокинул один вместе с нами, как ни в чем не бывало…»
В театре кукол у Майка появилась возможность поработать в полу-профессиональной студии (два магнитофона Studer и STM с высокочастотным разрешением на 38й скорости) и он тут же решил зафиксировать все имеющиеся в наличии песни.
В восьмидесятом году он не тянул на артиста сцены и организатора, еще не было собственной группы, но по поводу записи можно было кое-что придумать. Майк пригласил на встречу гитариста Вячеслава Зорина из группы «Капитальный ремонт», в составе которой Майк периодически появлялся в течение 79-го года. Кое-что у них было отрепетировано заранее, а часть программы было решено записывать экспромтом.
С начала июня работа в студии театра на улице Некрасова закипела. На нескольких композициях гитарному дуэту Майка Науменко и Вячеслава Зорина подыграл на гармошке Борис Гребенщиков.
Очевидно, что, когда Михаил получил приглашение записаться, он уже «по уши» сидел в материале, основательно поработав дома с магнитофоном. После первых же проб поэта-блюзовика залихорадило от полученных результатов.
Майк начинал запись немного робко, но затем, увидев реакцию операторов и первых слушателей, успокоился, и по мнению Зорина: разошелся вовсю. После первой сессии, когда они вышли на улицу, он сказал удивительно торжественным голосом: Сегодняшний день прожит не зря.
Зорин вспоминал, что кроме нескольких композиций, в которых автор накладывал сверху соло-гитару и (изредка) бас, большинство песен было сыграно живьем, причем на каждую из них уходило не больше трех черновых дублей.
«Майк хотел как лучше, но боялся портить варианты, предполагал, что некоторые песни будут переделываться в другой раз».
...От этого альбома веяло вдохновением и шестидесятыми. Медленные рок-н-роллы («Седьмое небо») соседствовали с ритм-энд-блюзами («Утро вдвоем») и прорывом «Пригородного блюза», в котором строчка «хочется курить, но не осталось папирос» казалась вытащенной из цитатника декадентской поэзии модерна. Исполняемая в бешеном темпе, эта композиция выглядела как открытая заявка на панк-рок или «Нью-Йорк-Сити» Джона Леннона. В то время исполнение «Пригородного блюза публично, воспринимался как призыв к вооруженному восстанию. Не случайно спустя пару лет при литовке официального текста в Ленинградском рок-клубе вместо «я сижу в сортире и читаю Rolling Stones» печаталось: «я сижу в квартире». Чудом не пропало красивое и подозрительное слово папирос.
Открывала альбом компромиссно заготовленная песня: «Если ты хочешь».
Им всем нужен кто-то,
Кого бы мы могли любить.
И если хочешь…» Эффектный речитатив и редкий для Науменко битловский переход с «E» на Фа#m, затем на «G» и обратно на «Е», – украшали сформулированный итог жизненной философии деятеля ленинградской подпольной культуры: «И если хочешь, ты можешь застебать меня!»
Очень скоро заманчивость этих песен станет модой работать «под андеграунд» для многих юных подражателей, проживших по большей части в сталинских высотках и не видавших настоящих очередей и милицейских обломов.
...Первую сторону альбома завершало сразу несколько блюзов. «Если будет дождь» – красивая, немного разорванная по ритму акустическая баллада; «Я возвращаюсь домой» – холостяцкий манифест, сопровождаемый торжественным боем аккордов, и наконец супер-квадрат «Blues de Moscou», сыгранный при активном участии гитары Зорина и его же репликах («Наливай!»).
Любопытно, что на этом альбоме в композиции «Blues de Moscou», «барышни в столице… не любят звезд панк-рока», а не «музыкантов», как это было в более поздних версиях, когда Майк со страшной силой стал открещиваться от панк-движения, называя блюзом все подряд. Говорят, он не очень любил корневую африканскую музыку, предпочитая слушать и выращивать белый блюз (хотя финал «Старых ран» и заканчивается реггийным гитарным соло из «I Shot The Sheriff» Боба Марли).
Одним из основных хитов альбома стала рок-композиция «Дрянь».
Ты дрянь…
Ты продала мою гитару
и купила себе пальто.
Эту песню Майк писал в течение целого года и закончил только в 79-м. Многие утверждали, что ее мелодическая линия один в один снята с T.Rex, басовый ход услышан у Моррисона, а текст напоминает вольный перевод Лу Рида и полузабытый боевик «Россиян» под названием «Гадость». В частности, Вячеслав Зорин вспоминал, что, сидя как-то вечером в гостях у Майка, он случайно услышал «Дрянь» на английском. «Вячеслав, ты только ничего не подумай», – заволновался Майк. Чего уж тут думать! Майк и Боб, как самые англоязычные из ленинградских авторов, прекрасно знали рок-поэзию с разворотов пластинок. Не обязательным казалось что-либо переводить полностью. Достаточно понять смысловые линии западных менестрелей и воспроизвести версию, применительно к советской жизни.
Та же «Дрянь» воспринималась впоследствии как гениальная импровизация и со временем стала классикой в репертуаре Майка и «Зоопарка». К слову, в начале 90-х годов право на исполнение «Дряни» было получено от бывшей жены Майка группой «Крематорий», и почти в то же время «Дрянь» была записана Ольгой Першиной соавтором «Двух трактористов» и боевой подругой «Аквариума» эпохи «Треугольника».
Майк никогда не маскировал источники своего вдохновения, называя Марка Болана и Лу Рида в числе любимых персонажей. Не случайно также записанная в театре кукол композиция «Страх в твоих глазах», – напоминала одну из мелодий T.Rex с пластинки 77-го года «Dandy In The Underworld», а «Я люблю буги-вуги» (с альбома «Белая полоса») в точности копировала «I Love To Boogie» с того же диска Болана увы, без указания авторства.
...Во время июньской работы над «Сладкой N» Майком было записано еще шестнадцать композиций, не вошедших в альбом и увидевших свет спустя полтора десятка лет на двойном компакте «Сладкая N и другие», выпущенном фирмой «Выход». Среди этих архивных композиций есть немало любопытных, начиная от нескольких песен «Капитального ремонта» в исполнении Зорина и заканчивая «квартирными» хитами Майка времен «Все братья сестры»: «Ода ванной комнате», «Женщина» и «Седьмая глава».
Еще одна не вошедшая в альбом композиция посвящалась звукооператору Игорю Свердлову. Присутствовавший однажды в театре кукол Андрей Тропилло говаривал, что большую часть «Сладкой N» записывал не Свердлов, а Алла Соловей поскольку Игорь преимущественно занимался сервировкой закусок. В принципе, об этом поет и Майк в своем посвящении Свердлову: «Допей портвейн иди домой». Это конечно совпадение, но в год кончины Высоцкого на улице Некрасова был создан музыкальный продукт, где модным напитком провозглашался портвейн.
В заключение несколько слов о главной героине, – полу-мифической Сладкой N, которой посвящалось сразу несколько композиций и существование которой Майк упорно отрицал долгое время.
«Сладкая N потрясающая женщина, которую я безумно люблю, но при этом я не совсем уверен в том, что она существует в природе... Но, может быть, она и похожа на ту на обложке», – говорил Майк спустя несколько месяцев после записи альбома в интервью ленинградскому подпольному рок-журналу «Рокси». В реальности прообразом Сладкой N послужила ленинградская художница Татьяна Апраксина, с которой Майк познакомился еще в 1974 году. Интересная внешне, с притягательным внутренним миром и шармом сказочной колдуньи в исполнении Марины Влади, Татьяна была тогда основной музой Майка.
«Майк приходил ко мне в гости один или с кем-нибудь из друзей, скромно составляя маленькую свиту «Аквариума», — вспоминает Татьяна, чей артистический псевдоним был связан с тем, что большую часть жизни она прожила в Апраксином переулке. Худенький, щуплый, с большим носом, с глазами, блестевшими добродушным любопытством, Майк готов был во всем участвовать и со всеми дружить. Ни одной из своих знаменитых песен он к тому времени еще не написал, хотя уже носил с собой аккуратную тетрадку, в которой закладывались основы будущих хитов. Он мог годами вынашивать одну песню, время от времени вписывая в тетрадку то слова, то фразу, прикидывая разные варианты как бы составляя мозаику и подвергая текст постепенной редактуре».
Веер ассоциаций, возникших у Майка после четырех лет дружбы с Татьяной и резко вспыхнувшего, но недолгого романа, развернулся как собирательный образ Сладкой N. В глазах слушателей, правда, Сладкая N стала символом времени не в последнюю очередь благодаря удачно выбранному образу не менее оригинальному, чем Вера Холодная, или «Незнакомка» Блока. В одном из своих поздних интервью Майк выдал очень сокровенное и, пожалуй, самое главное: «Все мои песни посвящены ей...»
С момента женитьбы в 80-м году Михаил Науменко был вынужден ретушировать свою музу, хотя впоследствии не раз пробовал вернуться к этой находке. Еще во время посиделок в театре кукол Майк записал композиции «Сладкая N» № 2 («Когда я знал тебя совсем другой») и «Сладкая N» № 3 («Горький Ангел»), да и в ряде поздних песен он неоднократно включал в текст этот образ:
«Она спросила меня:
А как же Сладкая N?»
Запечатлев на моем плече
Финальный укус.
И я ответил пространно:
Я влюблен в вас обеих.
И меня так сейчас достал
Мой пригородный блюз».
Как большой поэт, Майк старался избегать в подаче образа Сладкой N полного сходства и автобиографичности. Но факт, насколько получившийся «на бумаге» и характер абстрактной женщины соответствовали остроумной выдумке. «С кем и где ты провела эту ночь, моя Сладкая N?» Все это уже не смахивало на Таню Апраксину, которая незадолго до записи стала инициатором разрыва отношений с Майком. Как ухажер он был не в ее вкусе: маленький, недоучившийся в строительном институте, никому толком не известный на фоне славы «Машины Времени».
«Я настоящая уже не значила для него то, что он вкладывал в новое содержание моего образа, как-то обмолвилась Татьяна. Получилось так, что если бы я его не бросила, он бы не стал звездой. Хотя Майк впоследствии и в новых песнях обращался ко мне, минуя меня».
Уже после выхода «LV», «Уездного города N» и «Белой полосы» женская тема по-прежнему занимала воображение Майка. В самом конце 80-х, встретив в кулуарах Спортивно-Концертного комплекса подругу Тани Апраксиной – хорошо известную ему Ольгу Першину, он сказал ей: «Ты знаешь, я давно придумал цикл песен, звучащих от женского лица. Было бы весьма неплохо, если бы ты их спела».
Доброе лицо Оли осветилось улыбкой. «Майкуша, ты думаешь, у меня не хватает своих собственных?» Она давно проживала в Лондоне и не без гордости заявляла, что все прежняя самодеятельность ее уже не влечет.
А Майк? Пролепетал что-то, подергивая головой. Глаза его не были видны из-за черных очков.
Андрей Барановский.
Статья N2
РЕЦЕНЗИЯ НА АЛЬБОМ МАЙКА «СЛАДКАЯ N И ДРУГИЕ» «Рокси» N4, 1980.
У меня нет ни малейшего желания писать. Если бы сейчас было лето, я ушел бы с работы, где я сижу в данный момент, пересек бы водную преграду и лег бы спать или загорать. Но сейчас зима, и я обещал написать некую статью. Преодолевая чудовищное желание напиться в дым прямо с утра, я так и делаю. Ох.
Итак, предмет: Майк и его долгоиграющая пленка «Сладкая N и другие». Было очень «комильфо» начать с того, что я ее не слышал. Но я ее слышал, и врожденная честность не позволяет мне солгать. Поэтому я начну с другого.
Вопреки распространенному мнению, Майк - не гений. (Что-то я не слышал такого мнения, недоверчивый редактор). И «Сладкая N» - не шедевр. Она сложна для восприятия скукой своего звука, относительной примитивностью записи и общим однообразием. Три песни подряд прослушать можно, 15 - тяжело (если их там 15…). Хотя я должен признаться, что вышеперечисленные беды создают своего рода гипнотический транс, граничащий с мазохизмом: «Ох, как это тяжело, интересно, что будет дальше?»
Дело не в том.
Все остальное, что я слышал за свою долгую жизнь в России по части рок-музыки в сравнении с Майком полное дерьмо. (Кроме некоторых песен Андрея Макаревича в его собственном исполнении и полдюжины песен «Санкт-Петербурга», но об этом ниже).
Майк возвышается над всем остальным рок-потоком, как рабочий, вылезающий из канализационного люка. Единственный из всех, он реально поет о том, что реально происходит здесь сейчас с каждым из нас и тем языком, в терминах которого мы привыкли мыслить. Конечно, до адекватного, незаштампованного выражения ему так же далеко, как мне до пенсии, но всем остальным «рок-певцам» такого и не снилось.
Итак, «Сладкая N и другие». Это, конечно, уже не «Все братья - сестры», а шаг дальше. (Жаль только, что один шаг, а не больше). Каждая песня по отдельности - ничего, в сумме же создается общий фон, за которым прорезаются отдельные чудесные вещи.
Каждому может понравиться что-то свое. Мой личный выбор - «Пригородный блюз» (песня, которая начинается словами «Я сижу в сортире и читаю «Роллинг Стоунз», не может не понравиться, и удивительно лиричная сцена во втором куплете), затем, естественно - «Ты - дрянь» - прирожденный хит с изумительной строкой «Вперед, детка, бодро и смело», и, наконец, «Утро вдвоем». Несмотря на искусственность «зелья», «сэкса» (именно «сэкса», а не «секса» почему-то), - по недосказанности своей эта штука - чистое чудо, говорящее о всех нас в сотни раз больше, чем сто лет слушанья «Машины Времени» (которую я очень люблю). И последние две строки - у меня опускаются руки, мне нечего сказать. Если среди всех читателей этого бедного листка (но-но - угрожающий редактор) найдется хотя бы один человек с зачатками элементарного вкуса и чутьем на Поэзию, он поймет, что я имею в виду. Все остальное личное дело каждого, хотя заглавная песня - что-то вроде «Онегина», и будь со мной здесь сейчас А.С.Пушкин, я бы напился с ним немедленно за эту песню, и не только я с ним, но и он со мной. (Сколько можно терпеть эту алкогольную пропаганду - теряющий терпение редактор).
Милый конец - «Блюз твоей реки», еще кое-что довольно неплохое, а собственно, все здесь по-своему неплохо. Выбирайте сами.
Это далеко не шедевр, но Майк может больше. Я ждал такого, как он, уже десяток лет и готов подождать еще немного, во всяком случае, теперь есть чего ждать.
P.S. Я обещал вернуться к Макаревичу и Корзинину. Они - другое дело, они идут с другого конца. Они берут привычную форму советской песни и стараются приблизить ее к реальным нашим чувствам, сделать ее интересной. Майк же берет наши чувства и делает из них песню. Те двое - идеалисты (пессимисты, оптимисты, но идеалисты), этот же имеет дело с реальными предметами и ситуациями, не пряча ничего за привычной символикой. В тех - энергия искусства, в этом - энергия жизни.
P.P.S. Кстати, рекомендую обратить внимание на обилие блюзов. Скоро возникнет библиотека советских блюзов, и Майк займет в ней не последнее место.
P.P.P.S. На самом деле, я не люблю Майка за то, что у него слишком мало песен, и еще меньше полноценных. Но две, написанные после выхода «Сладкой N» - «Сладкая N номер 3» или «Горький Ангел» и «Когда я знал тебя совсем другой» - на голову выше материала, рассмотренного мной выше. Если успех и Москва не испортят его чутья, если его не затрахают девушки и не споят пожилые эстеты, то я рассчитываю на кое-что в будущем.
Может быть сегодня все-таки стоит напиться? (Ну, хватит! - редактор, у которого лопнуло терпение) Пожалуй, да. А если не нравится, не просите больше писать статей. Целую, Б.
ИНТЕРВЬЮ С МАЙКОМ. «Рокси» N4, 19…
- Скажи, Майк, почему, играя довольно часто с «Аквариумом» и даже записав 1978 году вместе с Гребенщиковым «Все братья - сестры», ты так и не стал полноправным членом «Аквариума»?
- Собственно, когда-то я был их электрическим гитаристом. Тогда мы играли более или менее танцевальную программу. Теперь же они играют другую музыку. Все они мои старые и большие друзья, и они мне изредка помогают.
- Только что закончились твои с «Аквариумом» совместные гастроли. Доволен ли ты своим выступлением? (Кстати, «Аквариум» в Москве выступил бесподобно, такого Москве и не снилось.)
- Тем, как меня приняли - доволен. Своим же выступлением не очень, потому что все могло бы быть и лучше.
- Недавно публика увидела и услышала твой альбом «Сладкая N и другие». Что ты можешь сообщить о нем?
- «Сладкая N» - потрясающая женщина, которую я безумно люблю, но при этом я совершенно не уверен, что она существует.
- Является ли «Сладкая N» идеалом жены и любовницы для тебя?
- Любовницы - да, жены - ни в коем случае, я бы удавился или развелся. Скорее второе.
- А доволен ли ты художественным воплощением ее на обложке?
- Я же говорю, что никогда не видел ее. Но, может быть, она и похожа на ту на обложке.
- Какие песни вошли в альбом?
- Старые вещи, которые я когда-нибудь буду играть (их минимум - они на первой стороне), и поэтому хотелось где-нибудь эти пленки сохранить. Кроме того, в альбом вошли песни, написанные в этом году. В «Сладкую N» вошли песни на 70 процентов электрические, которые в акустике звучат совсем не так, как задуманы. В сущности, альбом - это серия вещей, записанных без репетиций, спьяну и сдуру.
-Кто помогал в создании альбома?
-Во-первых, Вячеслав Зорин, гитарист «Капитального ремонта». Я очень люблю его, как музыканта, и на этом альбоме он делал в большинстве так, как нужно. Он один из самых целеустремленных и работающих (на этом месте Майк замялся); еще Гребенщиков, которого я тоже очень люблю, он играет на губной гармошке, правда, очень мало, но то, что надо. Во многих вещах он помог мне сделать звук, помог советами и делом. Ну, и еще - Наталья, художница, оформила обложку альбома, ей помогал Вилли Усов один из лучших фотографов, мне известных.
- Одна из популярных вещей альбома «Блюз де Моску». Известно, что ее очень тепло принимали в Москве…
- Эта вещь единственная в альбоме, написанная не мной одним, а в содружестве с Игорем «Ишей» Петровским. Он лучший в мире панк-вокалист, а Роттен - его жалкое подобие.
- В твоем альбоме есть строка: «В мире нет ничего интересней, чем сплетни про меня.».
- А про меня и в самом деле ходит много сплетен.
- А какая из них самая любимая?
- Самая последняя: что я уже в Лос-Анджелесе. Черта с два, я здесь и навсегда.
-Твои дальнейшие планы?
- Собираюсь играть, писать, записываться, сотрудничать со всеми, кому это нужно.
Илья Смирнов
Эта история уже достаточно хорошо известна. Я входил в такую группировку людей, которые собрались около 1980-81 годов вокруг студенческого клуба «Рокуэлл Кент» в МИФИ, первоначально никак не связывал свои цели и задачи с музыкой. Я был приглашен туда в качестве специалиста по изданию подпольных журналов, не уточняя направленности. И хотя специалистом я был довольно хуевым, то единственное, чего мне удалось добиться, это то, что меня-таки забрали. Но учитывая то, что у нас «вор в законе» - это человек, который не вылезает из тюрьмы, в отличие от западных представлений о профессиональном преступнике, может быть, я действительно был специалистом. Во всяком случае, нам удалось наладить издание журнала «Зеркало», от которого пошли «Ухо» и «Урлайт». И только потом, после того, как мы столкнулись с абсолютной неспособностью богемно-литературной интеллигенции что бы то ни было делать, в частности, издавать журнал, мы переквалифицировались на рок-музыку, чему способствовал человек по имени Володя Литовка, арестованный впоследствии по делу Романова в начале 1984 года. Он как раз пришел на одно из маразматических этих заседаний и сказал, что если журнал будет уделять половину своего внимания рок-музыке, то он берется вместе с товарищами по дискотеке наладить распространение и изготовление журнала, что и было сделано. Так сложился наш забавный коллектив. А я тогда, кроме Макаревича, вообще ничего не знал в советском роке и поинтересовался, что это такое, «советский рок»? Мне сказали, ну, как же, мол, есть, например, такой Гребенщиков. Таким образом, в качестве полпредов к нам попали сначала Гребенщиков и Дюша, которых туда ангажировал Троицкий, который у нас официально значился в бумагах как «ведущий семинара «Искусство и коммунистическое воспитание», которые мы сдавали в партком. Журнал, собственно, и выходил в качестве стенгазеты при этом семинаре. Ну, всем было достаточно понятно, что это такое, и поэтому, когда клуб закрывали, то перед носом у президента трясли последним номером «Зеркала», где были напечатаны стихи Звездочетова: «Приветствую вырождающиеся нации - в них сладостная нега и гниль аристокрации, а так же вершина человеческого общения - половые извращения». Говорили в парткоме: «Что, сука, это и есть твое коммунистическое воспитание?!» Таким образом, мы вышли на Гребенщикова, а Гребенщиков, в свою очередь, очень рекламировал Майка. На памятном своем концерте в НПО «Норпласт» на задворках Москвы он исполнял майковский «Пригородный блюз» и, на мой взгляд, не в обиду Майку, это было лучшее прочтение этой песни. И он всем кричал: «Вы знаете такого человека - Майка?» И человека три с половиной ему ответили: «Да, знаем». На самом деле, тогда круг любителей советского рока был невероятно элитарным - вширь все это пошло только году в 82-м, благодаря магнитофонной индустрии. А тогда на концерты ходило очень немного народу, как правило, одни и те же лица.
Вообще, информации никакой не было, однажды я начал говорить о Гребенщикове с молодыми ребятами - студентами, своими друзьями, а они спрашивают: «А, это тот, который гомосексуализмом в Тбилиси занимался?» Это все, что они знали с подачи Саульского, который, обидевшись на то, что его выкинули из зала, начал пускать всякую клеветническую парашу про Б.Г. А люди, кроме этого, вообще больше ничего не знали.
Итак, Гребенщиков очень агитировал нас пригласить Майка. И вот, Володя Литовка договорился о снятии огромного киноконцертного зала в Москворечье и выписал туда «Аквариум». Директор ДК в это время был в отпуске. Через МИФИ Литовка каким-то образом провернул эту аренду, и замдиректора, который где-то там все время тусовался, мы упоили до такого состояния, что он, вероятно, не мог бы отличить «Секс-Пистолз» от Боба Дилана. И поэтому, против всех законов природы, концерт прошел до конца. Очень хорошая была аппаратура - Макаревичевская. Концерт этот был для меня замечателен тем, что в первом отделении, к моему удивлению, публика очень холодно отнеслась к Майку, еще холоднее, чем к Б.Г. На Б.Г., когда он играл на химзаводе, уходила, примерно, треть зала (пытаюсь восстанавливать историческую правду), здесь - ушла едва ли не половина, в том числе люди, которые потом его полюбили. В основном, как я понял, обламывала музыка. Люди привыкли к более или менее сложной музыке типа «Воскресения», и вот эта, намеренно упрощенная музыка «Зоопарка», она с самого начала людей шокировала. Эта ситуация Майка, несмотря на то, что он выпил пару стаканов вермута, сильно обломала, да и меня тоже. Но, что-то нужно было делать, как-то выправлять концерт, и я ему сказал: «Ну что, надо гнать всю стрему, чтобы людям понравилось». И покатили - «Дрянь», «Пригородный блюз», все те вещи, которые тогда воспринимались просто, как сейчас вооруженное восстание. Это, конечно, произвело впечатление даже на пожилых людей. Я помню реакцию моего папы, который тоже присутствовал на концерте, так он потом сказал, что Майк - это большой лирический поэт.
Вот так я к нему до сих пор и отношусь, хотя он к себе относился совершенно иначе. И когда он писал свою автобиографию для нашего «Зеркала», он как раз упирал на свои англосаксонские корни, я его вполне понимаю, но я его воспринимал и воспринимаю только так. По умению работать со словом это, наверное, после Башлачева второй человек. У него, конечно, вещи достаточно неровные, но есть произведения, которые читаются с листа - это большая редкость для рок-поэзии. Вообще, рокеры ведь страшно отрицают свою преемственность от бардов, всем же надо быть непременно Иисусами Христами, основателями совершенно новой религии, которой никогда не существовало. На самом деле ясно, что в основе всего этого движения у нас, конечно, лежало слово, потому что на том уровне магнитофонных записей, на том уровне концертов, которые у нас тогда происходили, никакой музыки реально человек услышать и въехать не мог. Люди слушали на самом деле, слова и очень простое к ним сопровождение. Это просто объективная реальность, от которой никуда не денешься. Были группы предыдущего поколения типа «Воскресения», был Рацкевич и другие, которые делали ставку на музыку, но они нуждались в совершенно другой материальной основе своей деятельности. Ведь Майк в Москву приезжал так же, как Цой и другие - концерты-то в основном были квартирные, акустические. Такой большой концерт, как в Москворечье, у «Зоопарка» был, собственно, всего один. А в акустике за те же годы он дал десятки концертов. Он часто выступал по Подмосковью, аппаратура была лажовейшая - брали ее на дискотеках, она звучала, как сортирный бачок. Но даже такой иногда достать не удавалось. Вот, например, в городе Троицке концерт не состоялся, и Майк пошел вместе со зрителями в лес и пел на полянке под гитару.
Майк был человеком, сознательно не трогающим политику. Политики в его песнях было гораздо меньше, чем у Гребенщикова, просто ноль. Но, тем не менее, его здесь власти не любили больше, чем кого бы то ни было. Свинью (Андрей Танов, лидер «АУ») просто мало знали тогда, и, пожалуй, самым нелюбимым существом для властей был Майк. Только на моей памяти было три концерта «Зоопарка», обломившихся в последний момент - в Моспроекте, на Фрунзенской и в этом самом Троицке. Один раз концерт обломился, потому что умер Брежнев. То есть тут еще был элемент невезения. В конце концов настал такой момент, когда «Зоопарк» вообще приезжать в Москву не мог. Это было как раз начало той репрессивной кампании, которая, пожалуй, сильней всего прошла по Москве. В Питере арестовали группу «Трубныи зов», а у нас довольно много народу пострадало: человек, который из-за этого не вырос в нашего Тропилло - Арутюнов Алексей, Леша Романов, Ива (Жанна Агузарова). С Майком же получалось так: мы его приглашаем, но каждый раз облом.
Вот, опять-таки концерт в Троицке, как все получилось на самом деле. Мы приехали в зал, а ребята нам говорят, что вот, мол, приехала Лубянка и Петровка. Они всегда приезжали тандемом. Кстати сказать, это привет от Ленинградского рок-клуба. С какого-то момента каждое обращение в Ленинградский рок-клуб по поводу вызова группы заканчивалось этим. При Гене Зайцеве как было? Посылаешь письмо, запрос от какой-нибудь комсомольской организации, и приезжает группа. Потом началось - приезжает группа, следом за ней КГБ и Петровка. Наконец, группы вообще перестали приезжать, и приезжали только КГБ и Петровка. Соответственно, я начал рассуждать, как Винни Пух: что называется ульем? Это место, где живут пчелы. А если какое-то место в ответ на обращение присылает ментов, то что это за место? Рок-клуб?
В каком-то смысле жертвой всех этих прихватов стал Майк. Мы в очередной раз ему позвонили и говорим: «Приезжай». Он говорит: «Не могу, рок-клуб запретил нашей группе гастролировать». Вот это номер! Я спрашиваю: «А тайно как-нибудь нельзя?» А как тайно, когда все равно это в общем-то в своей среде, все равно это моментально будет всем известно. Если это было просто отделение милиции, а то, фактически, отделение милиции у тебя дома. Я говорю: «Ладно, давай мы это как-нибудь обойдем». Придумали для него замечательный вариант. Я договорился с группой «ДК» - у них был богатый опыт ресторанно-филармонической деятельности. Они разучили по записи программу «Зоопарка», приехал Майк как бы один, без ансамбля, сам… И впервые в жизни встретившись с «ДК», выступал в качестве их солиста, а они ему подыгрывали. То есть в случае чего, если бы его вдруг вызвали пред светлые очи, он бы сказал, что случайно оказался в Москве, «Зоопарк» не имеет к этому никакого отношения, и концерта «Зоопарка» не было. Но шли люди на «Зоопарк». А после этого уже вторым отделением играло собственно «ДК» и с ними Женя Морозов, которого потом тоже посадили - это рефрен всей нашей истории.
Я помню, что Майк тогда был очень доволен гитаристом «ДК» Димой Яншиным и очень недоволен барабанщиком. Это не потому, что судьба Жарикова сложилась таким говнюшечным образом, а просто это объективные воспоминания. Это был 1983 год, последний год, когда в Москве вообще шли концерты, потому что Андропов где-то в 1984 году уже навел порядок - арестовывать начали в августе 83-го, а в 84-м, после облавы на концерте «Браво», концерты в залах прекратились примерно на год, остались только акустические квартирники. К тому времени относится наша последняя деловая встреча с Майком. Мы с Юрой Непахаревым, моим коллегой по журналу «Ухо», ездили в Питер, были у Майка, просидели там сутки и, надо сказать, в панике оттуда сбежали. Панику вызвала атмосфера Ленинградского рок-клуба. А Майка мне было чудовищно жалко. Потому что он оказался погруженным в тусовку настолько ниже его уровня и вынужден был выступать в качестве развлекателя перед людьми, которые просто… Ну, я не знаю, это все равно, что заставить Пушкина где-то в пивной развлекать пьяное быдло. Я не сравниваю Майка с Пушкиным, но это был человек, который действительно творил и умел это делать. Поэтому для меня понятно, что с ним произошло. Человек оказался волею обстоятельств втиснут в чужую референтную группу, которую он, наверное, и не осознавал сам, как чужую. Он-то думал, что это все братки, все свои по-прежнему, относился к этому очень легко. Что могло случиться с ним дальше? Он мог бы приспособиться к этому, как многие наши рок-музыканты, а мог сломаться. Но я считаю, что первый вариант худший, потому что на тех, кто приспособился, смотреть совсем грустно. Выбор Майка был более честным. А игра была нечестная. Все это мажорище, которое там плясало и выебывалось, особенно перед иностранцами, изображало, что это все - проявление свободы в Советском Союзе. А при этом у каждого из-за спины выглядывало по два стукача.
Я не говорю здесь про алкоголь, потому что алкоголь - это следствие, а никогда не причина. Один ведь спился, другой - нет. Как правило, не спился тот, кто нашел в жизни свое решение.
Этот человек вписал свою страницу в русскую культуру. Тут не при чем какой-то там рок - это может называться каким-либо другим словом - явление Майка - абсолютно самобытное, в независимости от того, как сам художник его определяет. Бальзак думал, что он защищает монархию, а делал прямо противоположное. Конечно, жалко, что Майк сделал меньше, чем мог бы - ну что же, мы все ходили под Богом, и все что угодно могло с ним случиться. И в 81-м уже было ясно, - что времени нам отпущено очень немного. По той или иной причине, но как правило, для большинства это так и оказалось.
Скачать / Послушать
Eric_Draven / Музыка / 1980 Сладкая N и другие
Канал: Русский рок
Метки: music, немного о музыке
 |  |  |
Комментарии (8)
Eric_Draven 10 мая в 18:52
Это основа основ русского року
3 
Для добавления комментариев необходимо авторизоваться
Братва
Здесь все по понятиям: отчаянные перестрелки...
