17 июн в 15:30 
Kolyuchka 
: 
Kolyuchka : Они продали дом мой
– Алло, Тоня, это ты?
– Я, Кать.
– Ух, аж пот прошиб. Думаю, как бы не попасть на твоих. Вдруг они дома, а ты телефон где-нибудь положила. Звоню вот. Хоть и не моя очередь.
– Да звони в любое время. Они ведь только, когда я звоню ругают – деньги тратятся, а когда мне звонят, так ничего. Побурчат только. Но без них-то лучше, конечно, а то ходят – слушают и почему-то дуются.
– И мои, Тонь. И сами со мной не разговаривают, и когда я разговариваю с тобой – сердятся, особенно невестка. Прям слышу – гремит посудой сильнее на кухне, нервничает. Тонь, я чего сказать-то хотела, только ты не обижайся...
– Ей Богу, Кать, ты как маленькая...
– Я попросить тебя хотела – не звони мне несколько дней, пожалуйста.
– Что-что?
– Говорю, не звони мне несколько дней, будь так добра.
– Как это не звонить? Что? Ой! Я догадалась. Ты все же едешь домой, да? Ай –яй, наконец-то! Дай я тебя обниму! Господи, ведь не поверят – кому рассказать, вот радость-то! И как же тебе удалось своих уговорить, а? Нет- нет, подожди, а ты надолго?
– Тоня ....
– Как я рада за тебя! Вот что я тебе скажу: езжай, и обратно не больно спеши. А как вернёшься, сама мне позвони. А я радоваться за тебя буду! Ох, счастливая ты...
– Тоня...
– Погоди, не перебивай. Много вещей с собой не бери. В нашем возрасте – какие тяжести. Но теплые возьми, нельзя тебе студиться с твоими ревматизмом...
– Ну погоди, Тоня...
– Молчи, Кать. Ты хочешь сказать, что тебя отпустили совсем ненадолго? Ну и что. Радуйся, глотнешь родного воздуха, дом увидишь, рассаду высадишь свою. Только веди себя очень хорошо сейчас. Не серди их ничем, особенно невестку, она у тебя уж больно быстро заводится.... Кать, ты что? Кать, ты плачешь что ли? Кать...
– Тонь! – в трубке всхлипы, – Тонь, ты мне и рта раскрыть не даёшь. Не еду я никуда, понятно тебе. Успокойся ты уже.
– Как это не едешь? Кать, ты чего? Ты чего там плачешь-то? Катюш! Подруга, ты чего?
– Не кричи, Тонь. Плачу, да.
– Я тебя обидела чем или другой кто, Кать?
– Не-ет, что ты. Ты ничем не обидела. Просто... Просто не вернусь я в свой дом уже никогда. Они продали мой дом, продали, Тонь. Давно продали.
– Как продали? Быть этого не может. Что ты говоришь?
– Да так вот и продали. Уж три года как. А мне не говорили. А я рассаду, знаешь ведь, каждый год сажу. Думаю – отвезут может. К сыну пристаю – прошуся. Сама уже не смогу добраться. Ведь рассада у меня хорошая всегда. Знаешь ты. А весной уж, когда понимаю, что не отвезут, отдаю вон Светлане – соседке. Рассказывала тебе. Она говорит, что поздно, но берет. Чего добру-то пропадать.
– Да как же так-то – без спросу продали?
– Не знаю, может бумаги я какие и подписывала, так ведь – они велели. Я думала, чтоб дом сохранить, чтоб присматривали там... А оказывается, нет у меня уже дома, Тонь. Уже нет ...
– Надо же. Вот ведь, паразиты какие! Я на моих обиду держу. Думаю, уговорили продать, жалею. Поманили райским городским жильем. Живи теперь на этом девятом этаже! Так они хоть спросили. А твои ...
– Продали, Тонь, продали. Привезли меня сюда, а на другую неделю и продали. И говорить мне не стали. Так бы и не узнала, если б не рассада...
– А что с рассадой?
– Так с нее и началось все. Такая она удачная в этом году, стойкая, стволики толстенькие у помидорок. Загляденье просто. Да говорила ж я тебе. Думаю, ну, уговорю, может, отвезут – высажу. Берегу ее. Обещали же в прошлом году. А у них гости пришли в воскресенье – весь день в зале. Сидят там за столом. Они не зовут ведь меня, когда гости-то, да я и не хочу, свои у них там разговоры – молодые. А я не столь проголодалася, сколь – мне б рассаду полить, не полила накануне, а солнечно же. А на лоджу не пройти, в зале она у них. Да и я в комнате своей сижу, неудобно ведь там лазить, когда гости-то. Не любит это невестка. А тут слышу – на кухню они перешли. Дай думаю, пробегу – полью по-быстрому. И вода там есть у меня, отстаивается...., – в трубке вздох.
– Ну и чего? Чего случилось-то, Кать?
– Да то и случилось... выхожу, а и нет там рассады никакой.
– Как нет?
– Так и нет. Столик стоит пластмассовый и стулья. А рассады – нет. И воды – нет. Я давай Сашу звать. Кричу: "Саня, Саня!" Невестка-то его велела Алексом звать, но я забыла совсем, расстроилась – рассада-то где? Ящички-то тяжёлые. Сын влетает:
" Ты чего мать? Какая рассада? Ты чего позоришь нас перед гостями – кричишь, как режут."
Я говорю – рассады моей нет. Он – к невестке, а та на лоджу пришла и шипит, как змея, чтоб гости, значит, не слышали:
"Не позорьте нас. Выкинула я ваши ящики и горшки страшные! Тут стулья со столом теперь стоять будут."
Саня рассердился на неё, закричал. Начали они ругаться, гости услышали и ушли быстренько.
А она потом уж так кричала на меня, руками махала. Того и гляди побьет. Благо, сын рядом, уж, чай, не даст. На неё тоже – злой.
Кричит она:
"Надоели Вы со своими горшками и с домом этим своим. Мы его продали сразу и машину купили, а Вы носитесь с этой землей. И дом ваш – рухлядь. За него копейки дали."
А он не рухлядь совсем, Тонь. Его же Веня строил, а он у меня мастеровой был, на все село – лучший.
Я потом в комнате закрылась, и теперь уж третий день выхожу только, когда их нет дома. Так что не звони пока – услышат они. Дай уляжется все.
– Ну, и сволочь – невестка твоя, Кать. Ох, и сволочь.
–Это она только дома такая. А на людях-то добрая.
– Не защищай. Где ж там добрая... Ох, Кать, как же мы с тобой жить-то будем на энтих этажах? Думала, хошь ты выберешься... Мечтала за тебя ...
– А ты на улицу-то выходишь сейчас,Тонь?
– Не-ет, давно не была. Боюсь энтих лифтов проклятых. Все кажется, что пол подо мной провалится.
– Вот и я. На лоджи хорошо было. Рассада – как маленький огородик мой. Цветы были. А теперь там стулья пластмассовые и стол. Незачем туда и ходить теперь. Хорошо, что мы хоть есть друг у друга, вспомним житье-бытье.
– Да, удачно я тогда с номером ошиблась сослепу. Ох, удачно. Как родная ты мне, Кать, стала за это время. Как сестра. Только с тобой и поговорю по душам. Хоть ты и в Пскове, а я в Иванове, хоть и не видели друг друга никогда в жизни.
– Встретиться бы нам, да обняться бы, Тонь. Так бы и прижала тебя к себе.
– Ох, а я бы тебя и не отпустила больше. Вот бы ... Да не отпустят ведь нас.
– Неет, не отпустят. Меня так точно.
– Ты не горюй, Кать. Смотришь, на следующий год отойдет и сын, и невестка. Может и разрешат новую рассаду-то посадить. Соседке отдашь пораньше.
– Да я уж думала. Может у меня в комнате разрешат. Но пока и говорить об этом страшно. Где уж... Мне дома моего, Тонь, так жалко, так жалко, плачу ночами ... Ты не звони мне пока – рассердятся совсем.
– Нет, пока не буду. Пусть уляжется. Но ты сама звони. Расскажешь потом, какой дом-то был у тебя?
– Расскажу. Хороший был дом. Веня мой строил. Только уж в следующий раз расскажу. Скоро мои придут, услышат, что звоню ... А потом обязательно расскажу. Ты только жди....
– Я буду ждать, Кать. Я очень сильно ждать буду...
... Далёкие друг от друга в пространстве судьбы чудным образом соединили сотовые ячейки радиосвязи. Палец когда-то совсем не случайно сам упал не на ту кнопку.
Вернее – на ту. На ту самую, которая помогает жить, мечтать, которая слушает и слышит.
Слушает и слышит так далеко, неся под облаками в волнах связи и боль, и радость друг друга, чувствует на расстоянии и делает далёких людей такими близкими.
В отличии от людей, живущих вот здесь, в одной квартире, совсем рядом, но ставших такими далёкими.
-----
"Слёзы стариков настолько же ужасны, насколько естественны слезы детей."
Оноре де Бальзак
Рассеянный хореограф
– Я, Кать.
– Ух, аж пот прошиб. Думаю, как бы не попасть на твоих. Вдруг они дома, а ты телефон где-нибудь положила. Звоню вот. Хоть и не моя очередь.
– Да звони в любое время. Они ведь только, когда я звоню ругают – деньги тратятся, а когда мне звонят, так ничего. Побурчат только. Но без них-то лучше, конечно, а то ходят – слушают и почему-то дуются.
– И мои, Тонь. И сами со мной не разговаривают, и когда я разговариваю с тобой – сердятся, особенно невестка. Прям слышу – гремит посудой сильнее на кухне, нервничает. Тонь, я чего сказать-то хотела, только ты не обижайся...
– Ей Богу, Кать, ты как маленькая...
– Я попросить тебя хотела – не звони мне несколько дней, пожалуйста.
– Что-что?
– Говорю, не звони мне несколько дней, будь так добра.
– Как это не звонить? Что? Ой! Я догадалась. Ты все же едешь домой, да? Ай –яй, наконец-то! Дай я тебя обниму! Господи, ведь не поверят – кому рассказать, вот радость-то! И как же тебе удалось своих уговорить, а? Нет- нет, подожди, а ты надолго?
– Тоня ....
– Как я рада за тебя! Вот что я тебе скажу: езжай, и обратно не больно спеши. А как вернёшься, сама мне позвони. А я радоваться за тебя буду! Ох, счастливая ты...
– Тоня...
– Погоди, не перебивай. Много вещей с собой не бери. В нашем возрасте – какие тяжести. Но теплые возьми, нельзя тебе студиться с твоими ревматизмом...
– Ну погоди, Тоня...
– Молчи, Кать. Ты хочешь сказать, что тебя отпустили совсем ненадолго? Ну и что. Радуйся, глотнешь родного воздуха, дом увидишь, рассаду высадишь свою. Только веди себя очень хорошо сейчас. Не серди их ничем, особенно невестку, она у тебя уж больно быстро заводится.... Кать, ты что? Кать, ты плачешь что ли? Кать...
– Тонь! – в трубке всхлипы, – Тонь, ты мне и рта раскрыть не даёшь. Не еду я никуда, понятно тебе. Успокойся ты уже.
– Как это не едешь? Кать, ты чего? Ты чего там плачешь-то? Катюш! Подруга, ты чего?
– Не кричи, Тонь. Плачу, да.
– Я тебя обидела чем или другой кто, Кать?
– Не-ет, что ты. Ты ничем не обидела. Просто... Просто не вернусь я в свой дом уже никогда. Они продали мой дом, продали, Тонь. Давно продали.
– Как продали? Быть этого не может. Что ты говоришь?
– Да так вот и продали. Уж три года как. А мне не говорили. А я рассаду, знаешь ведь, каждый год сажу. Думаю – отвезут может. К сыну пристаю – прошуся. Сама уже не смогу добраться. Ведь рассада у меня хорошая всегда. Знаешь ты. А весной уж, когда понимаю, что не отвезут, отдаю вон Светлане – соседке. Рассказывала тебе. Она говорит, что поздно, но берет. Чего добру-то пропадать.
– Да как же так-то – без спросу продали?
– Не знаю, может бумаги я какие и подписывала, так ведь – они велели. Я думала, чтоб дом сохранить, чтоб присматривали там... А оказывается, нет у меня уже дома, Тонь. Уже нет ...
– Надо же. Вот ведь, паразиты какие! Я на моих обиду держу. Думаю, уговорили продать, жалею. Поманили райским городским жильем. Живи теперь на этом девятом этаже! Так они хоть спросили. А твои ...
– Продали, Тонь, продали. Привезли меня сюда, а на другую неделю и продали. И говорить мне не стали. Так бы и не узнала, если б не рассада...
– А что с рассадой?
– Так с нее и началось все. Такая она удачная в этом году, стойкая, стволики толстенькие у помидорок. Загляденье просто. Да говорила ж я тебе. Думаю, ну, уговорю, может, отвезут – высажу. Берегу ее. Обещали же в прошлом году. А у них гости пришли в воскресенье – весь день в зале. Сидят там за столом. Они не зовут ведь меня, когда гости-то, да я и не хочу, свои у них там разговоры – молодые. А я не столь проголодалася, сколь – мне б рассаду полить, не полила накануне, а солнечно же. А на лоджу не пройти, в зале она у них. Да и я в комнате своей сижу, неудобно ведь там лазить, когда гости-то. Не любит это невестка. А тут слышу – на кухню они перешли. Дай думаю, пробегу – полью по-быстрому. И вода там есть у меня, отстаивается...., – в трубке вздох.
– Ну и чего? Чего случилось-то, Кать?
– Да то и случилось... выхожу, а и нет там рассады никакой.
– Как нет?
– Так и нет. Столик стоит пластмассовый и стулья. А рассады – нет. И воды – нет. Я давай Сашу звать. Кричу: "Саня, Саня!" Невестка-то его велела Алексом звать, но я забыла совсем, расстроилась – рассада-то где? Ящички-то тяжёлые. Сын влетает:
" Ты чего мать? Какая рассада? Ты чего позоришь нас перед гостями – кричишь, как режут."
Я говорю – рассады моей нет. Он – к невестке, а та на лоджу пришла и шипит, как змея, чтоб гости, значит, не слышали:
"Не позорьте нас. Выкинула я ваши ящики и горшки страшные! Тут стулья со столом теперь стоять будут."
Саня рассердился на неё, закричал. Начали они ругаться, гости услышали и ушли быстренько.
А она потом уж так кричала на меня, руками махала. Того и гляди побьет. Благо, сын рядом, уж, чай, не даст. На неё тоже – злой.
Кричит она:
"Надоели Вы со своими горшками и с домом этим своим. Мы его продали сразу и машину купили, а Вы носитесь с этой землей. И дом ваш – рухлядь. За него копейки дали."
А он не рухлядь совсем, Тонь. Его же Веня строил, а он у меня мастеровой был, на все село – лучший.
Я потом в комнате закрылась, и теперь уж третий день выхожу только, когда их нет дома. Так что не звони пока – услышат они. Дай уляжется все.
– Ну, и сволочь – невестка твоя, Кать. Ох, и сволочь.
–Это она только дома такая. А на людях-то добрая.
– Не защищай. Где ж там добрая... Ох, Кать, как же мы с тобой жить-то будем на энтих этажах? Думала, хошь ты выберешься... Мечтала за тебя ...
– А ты на улицу-то выходишь сейчас,Тонь?
– Не-ет, давно не была. Боюсь энтих лифтов проклятых. Все кажется, что пол подо мной провалится.
– Вот и я. На лоджи хорошо было. Рассада – как маленький огородик мой. Цветы были. А теперь там стулья пластмассовые и стол. Незачем туда и ходить теперь. Хорошо, что мы хоть есть друг у друга, вспомним житье-бытье.
– Да, удачно я тогда с номером ошиблась сослепу. Ох, удачно. Как родная ты мне, Кать, стала за это время. Как сестра. Только с тобой и поговорю по душам. Хоть ты и в Пскове, а я в Иванове, хоть и не видели друг друга никогда в жизни.
– Встретиться бы нам, да обняться бы, Тонь. Так бы и прижала тебя к себе.
– Ох, а я бы тебя и не отпустила больше. Вот бы ... Да не отпустят ведь нас.
– Неет, не отпустят. Меня так точно.
– Ты не горюй, Кать. Смотришь, на следующий год отойдет и сын, и невестка. Может и разрешат новую рассаду-то посадить. Соседке отдашь пораньше.
– Да я уж думала. Может у меня в комнате разрешат. Но пока и говорить об этом страшно. Где уж... Мне дома моего, Тонь, так жалко, так жалко, плачу ночами ... Ты не звони мне пока – рассердятся совсем.
– Нет, пока не буду. Пусть уляжется. Но ты сама звони. Расскажешь потом, какой дом-то был у тебя?
– Расскажу. Хороший был дом. Веня мой строил. Только уж в следующий раз расскажу. Скоро мои придут, услышат, что звоню ... А потом обязательно расскажу. Ты только жди....
– Я буду ждать, Кать. Я очень сильно ждать буду...
... Далёкие друг от друга в пространстве судьбы чудным образом соединили сотовые ячейки радиосвязи. Палец когда-то совсем не случайно сам упал не на ту кнопку.
Вернее – на ту. На ту самую, которая помогает жить, мечтать, которая слушает и слышит.
Слушает и слышит так далеко, неся под облаками в волнах связи и боль, и радость друг друга, чувствует на расстоянии и делает далёких людей такими близкими.
В отличии от людей, живущих вот здесь, в одной квартире, совсем рядом, но ставших такими далёкими.
-----
"Слёзы стариков настолько же ужасны, насколько естественны слезы детей."
Оноре де Бальзак
Рассеянный хореограф Канал: Интересное в сети
 |  |  |
Для добавления комментариев необходимо авторизоваться
Мафия: Война кланов
Криминальная игра в стиле GTA: мафия, триады и кортел...
