Об откопанном Петербурге и Михаиле Дмитриевиче Чулкове
Есть мнение, что Санкт-Петербург был построен задолго до 1703 года. Ещё во времена Кия Великого в устье Невы стоял город Винета, и правивший в нём царь Нравоблаг вёл успешные войны против Греции и Рима. Это мнение работавшего в XVIII столетии историка Михаила Дмитриевича Чулкова, произведения которого были запрещены для скрытия исторической правды от русского народа. Но история альтернативная шаг за шагом исторгает из небытия великие имена.

Кстати, сторонникам исторического заговора, действительно, удалось собрать впечатляющую галерею отечественных старорежимных фриков, подобных Крёкшину и Классену, предвосхитивших современных коллег во времена, когда переписывание истории ещё не стало трендом. Но ставить в один ряд с ними Чулкова едва ли уместно.

Михаил Дмитриевич Чулков родился в 1744 году в семье солдата. Разновидности российских «солдат» XVIII века и нюансы положения каждой из них в имперском обществе требуют отдельного рассмотрения. В данном же случае будет достаточно сказать, что отец Чулкова принадлежал к «недосословию», комплектуемому теми, кто даже личного дворянства себе не выслужил, закончив карьеру в унтер-офицерском звании. Продолжение попыток черни воспользоваться социальным лифтом в следующем поколении государство, однако, приветствовало. Предполагалось, что солдатские дети продолжат дело отцов… Но Дмитрий Чулков отправил своего сына в гимназию при Московском университете, – на бюджетное отделение для незнатных.

Стоит отметить, что гимназии в середине XVIII века были элитными учебными заведениями, с акцентом на гуманитарное образование, – литературу, иностранные и древние языки, – готовившими кадры для придворной и государственной службы. Одновременно, гимназический курс обеспечивал базу для поступления уже собственно в университет, – а в отличие от времён Ломоносова, среднее образование для этого уже требовалось. Однако, изучив «благородные» и «словесные науки», чувствуя призвание к служению музам, Михаил Чулков выбрал иную карьеру, в 17 лет устроившись актёром в придворный театр.

Актёры в Российской Империи, в свою очередь, представлялись собой «недосословие» с очень неоднозначным положением. Социальный лифт тут лучше срабатывал в случае актрис… Так что, в 21 год, решив взяться за ум, Михаил переходит на придворную службу лакеем… Звучит так себе, но, во-первых, дворянского достоинства на подмостках он не обрёл, а во-вторых, – придворным лакеем. Обучение истории, литературе и языкам – плюс, фехтованию, кстати, – на «разночинном» отделении гимназии именно и подразумевало подготовку к лакейской службе при августейших персонах. И тут либо Михаил обнаружил выдающиеся дарования, либо во время службы в театре завёл нужные связи, но уже в следующем году он – квартирмейстер (старшина) лакеев наследника престола – Павла (тогда 8 летнего).

На лакейской службе стремление к творчеству не угасает, и Чулков получает известность, как плодовитый писатель. Его перу принадлежат пять сборников сказок, – первым читателем и главным критиком, всё-таки, был ребёнок, – и рассказов. Включая, кстати, и первый в Европе рассказ, относящийся к жанру детектива, – «Горькая участь». Всего за пять лет, – помимо рассказов, – Чулков публикует два романа, – остросоциальный «Пригожая повариха» и «рыцарский», как выражались тогда, но сейчас бы это назвали русским фэнтези – «Повесть о Силославе». За одно уж, – чтобы читатели не путались в терминологии его сказок, – Чулков издаёт «Краткий мифологический лексикон» – справочник, с описаниями мифологических и сказочных существ разных стран и народов. В свободное же время (видимо, лакейская служба предполагала его избыток) Чулков издаёт ещё два журнала, – но уже не для придворной публики, а для просвещения третьего сословия.

...Надо полагать, и Екатерине II тоже показалось, что старшина лакеев её сына слишком плотно занят чем-то не профильным, а может быть, ещё и дурному наследника учит. Как следствие, в 26 лет – в 1770 году, Чулков вынужден искать новую работу, – за воротами дворца. С сильным, по сути, понижением, Михаил переводится клерком – коллежским регистратором, – на нищенское жалование в канцелярию Сената. А затем в Коммерц-коллегию (министерство экономического развития). И несколько лет уходят на стабилизацию финансового положения. На новом месте Чулков быстро дослуживается до надворного советника, – эквивалент профессора или подполковника, и одновременно первый гражданский чин, который согласился принять претенциозный Ломоносов. Ранг сей, кстати, означал получение уже потомственного дворянства и совсем неплохие доходы.

Укрепившись социально, Чулков берётся за то, что более всего понравилось ему ранее, – в период составления «Мифологического лексикона». Он начинает писать энциклопедии. Были во Франции тогда «учёные-энциклопедисты» – Дидро, Руссо, Вольтер, Монтескьё… В России же фантастически работоспособный Чулков отдувался за всех один.

Самым крупным и ценным с точки зрения современных исследователей трудов стало «Историческое описание российской коммерции» в 7 томах, – в котором автор собрал все сведения о торговле, ремесле, финансах и транспорте Руси с IX века. Работа эта считалась важной, Чулков пользовался покровительством Воронцова, и был допущен ко всем архивам Империи. Заодно создаются «Словарь русских суеверий», «Словарь врачевания болезней», «Юридический словарь», «Словарь земледелия»… и просто «Словарь». В смысле, Чулков начинает работать над словарём русского языка, но эту работу закончить не успевает. До конца жизни он продолжает также публиковать беллетристику и издавать журналы.

...То есть, ясно должно быть, что речь идёт о человеке выдающемся. Прежде всего, о человеке, который «сделал себя сам» – честным трудом. Да и вообще, сделавшем очень многое и в том числе многое первым… И тут должен возникнуть вопрос, почему Чулков, в отличие от, например, Ломоносова, неизвестен?… Здесь всё непросто.

Во-первых, известен. Историкам, для которых творчество Чулкова – всё, а не только, собственно, энциклопедическое, – является настоящей энциклопедией русской жизни второй половины XVIII века. Во-вторых… из того, что Чулков был писателем и энциклопедистом, не следует, что он был хорошим писателем и хорошим энциклопедистом. Писателем он был, именно, скверным. Даже по меркам своего времени. Рассказы и романы Чулкова неизвестны, просто потому что дурное качество исполнения не искупается оригинальностью замысла. Как историк же, он ограничивался сбором и систематизацией материала, не подвергая его никакому анализу.

Было, само собой, и «в-третьих». Журналы. В публикациях, адресованных грамотной части народа, содержалась критика власти. Чулков неизменно выступал на стороне третьего сословия – купечества, – против проводимой Екатериной II политики «дворянского государства». Но если сама Екатерина любила «вольнодумцев» (если они вольнодумствовали не в ущерб тому, за что жалование получали), то последующие монархи крамолы терпеть не стали.

Переиздание произведений Чулкова было снова разрешено только в начале XX века, однако, скоро грянула Революция. Большевики же потенциала для превращения в знамя борьбы с царизмом в Чулкове не усмотрели. При жизни-то он гонениям не подвергался, мучеником идеи не стал, а напротив был принят и популярен при дворе.

...И кстати, а когда – при таком-то насыщенном графике – Чулков нашёл время для разоблачения лжи официальной истории, немецкими, как известно, профессорами написанной? Никогда. Цитата на скрине взята из его фэнтези – «Повести о Силославе». С таким же успехом, как Нравоблагом, альтернативная история могла бы заинтересоваться фигурой царя Додона, рождённой пером Пушкина.

Пушкина-то за разглашение исторической правды о Додоне вообще убили.