Алексей Куксинский «Дама Червей». Часть 1

Он не думал, что проживёт больше двух часов, но большая стрелка его «Омеги» сделала уже четыре оборота, а он был ещё жив. Из разбитого окна тянуло холодом и запахом леса. Человек не шевелился, только осторожно вдыхал и выдыхал воздух, чтобы даже пар изо рта был незаметен. Ещё пару часов и стемнеет, и тогда у него появится шанс выжить.

Человека звали Виктор Зоров, но уже много лет его называли только Зорге, такое уж настало время. Никого из серьёзных людей не называли по имени, даже тех, кто не сидел. Муха, Хмурый, Лось, Судьба – такие теперь были имена. Сам Зорге жалел, что ему не досталась звучная кличка типа Судьбы, но с его фамилией и без опыта тюремной отсидки все называли его старым школьным прозвищем.

Когда Зорге, согнувшись и петляя между деревьями, бежал от выстрелов, какая-то мышечная память подсказала ему от опушки повернуть влево, а не вправо. Пока охотники тратили время на контрольные выстрелы, Зорге успел скрыться в кустах, а потом очень долго бежал по тайге, пока не наткнулся на забор из ржавой сетки, за которым среди зарослей березняка скрывались низкие корпуса бывшего пионерского лагеря. Перелезая через забор, Зорге разодрал брюки и поцарапал ногу.

Зорге осмотрелся. Здесь можно было снимать фильм про апокалипсис, впрочем, как и во многих других местах этой страны. Как будто эпидемия неведомой болезни, какой-то злокачественной экономической разрухи превратило заводы, фабрики, дома и инфраструктуру по всей стране в руины, ошмётки и комья грязи. Последний пионер уехал отсюда много лет назад, и с тех пор в лагере хозяйничала дикая природа. Зорге медленно пошёл к зданиям, которые виднелись впереди, раздумывая, прятаться или, переведя дух, продолжить свой бег. Странное чувство, как будто он здесь уже бывал. Может, и не такое странное, потому что память почти стёрла названия тех многочисленных пионерских лагерей, куда родители отправляли ещё маленького, но уже Зорге, каждое лето. «Ракета», «Радуга», «Родина» – как-то так они назывались, явный переизбыток рычащего «Р» и кошмар для ребёнка с дефектами дикции. Зорге знал, что в нескольких километрах к западу тянется гряда низких гор. Можно рвануть туда, спрятаться в какой-нибудь пещере, только переживёт ли он холодную ночь среди камней, елей и пихт, которые он, городской ребёнок, так и не научился различать.

Было ещё какое-то воспоминание, смутные обрывки, которые он не мог ухватить и осмыслить. Что-то связанное с зеркалом, какая-то детская игра. Зорге помотал головой. Тишина, только шумит тайга.

В тишине было что-то пугающее своей неизвестностью, тревожное ожидание и липкий холодный страх. Зорге вернулся на дорогу, согнувшись, стал пробираться к выходу из лагеря. По пути Зорге пытался припомнить название этого лагеря, но память отказывалась повиноваться. Родители Зорге работали на заводе, выпускавшем штепсельные разъёмы для авиационной промышленности, но этот лагерь заводу не принадлежал. Заводской лагерь Зорге помнил очень хорошо, он назывался «Буревестник» и там он бывал часто, а здесь только раз. Он прошёл мимо на удивление хорошо сохранившегося медпункта, в спутанной мёрзлой траве блеснули осколки зеркала, и Зорге снова испытал тревожное предчувствие, смутное узнавание, как человек, очнувшийся от ночного кошмара, но не помнящий, в чём же заключался весь ужас. Подспудное воспоминание как-то было связано с зеркалом, но сейчас не было времени об этом думать. За покрытыми грязью остатками стекла Зорге рассмотрел угол белого шкафа и кусочек пола, на котором были разбросаны какие-то бумаги. Зорге перевёл взгляд за стекло, силясь рассмотреть больше деталей.

Медпункт изнутри выглядел почти не пострадавшим от вандализма. Стоит войти и поискать что-нибудь, что можно использовать в качестве оружия, нож или молоток. Такая простая мысль подарила небольшую надежду. Не важно, что против автомата нож или молоток бессильны, зато у него будет оружие, а вооружённый человек – это уже не бессильная слабая жертва, идущая на заклание, а опасный противник.

Дверь в медпункт не была сорвана с петель и не была раскрыта нараспашку, и Зорге увидел в этом хороший знак. Он сделал несколько шагов и взялся за холодную ручку двери, не беспокоясь о том, что она покрыта многолетним слоем грязи. Зорге потянул, дверь заскрипела и подалась на несколько сантиметров. Несколько секунд Зорге стоял, слушая тишину, пытаясь уловить малейшие изменения в пространстве.

Ничего не произошло, и Зорге решился продолжить. Он ухватился за ручку обеими руками, чуть согнул ноги и изо всех сил дёрнул дверь. Раздался протяжный скрип, дверь немного подалась и приоткрылась. В дверь можно было протиснуться, и он не стал пытаться открыть её шире. Перед тем, как войти, он прислушался, но вокруг не было никаких посторонних звуков. Зорге протиснулся в тёмный проём, чувствуя, как вытирает своим дорогим пальто многолетнюю пыль. Окажись на его месте Спасиба, он вообще не смог бы сюда войти.

Оказавшись внутри Зорге почувствовал себя в большей безопасности, чем снаружи. Выложенные белым кафелем стены, потолок с отслоившейся побелкой, три потрескавшиеся открытые двери. На стенах плакаты, призывающие чистить зубы, мыть руки и заниматься физкультурой. Физкультуры на сегодня ему уже хватило, лёгкие ещё немного покалывало при глубоких вдохах. Левая дверь вела в туалет, средняя в кабинет, в котором из рассохшихся шкафов свешивались жёлто-серые бумажные листы. Зорге пошёл в правую дверь, где сквозь слой пыли ещё блестел угол хромированного процедурного стола.

Зорге выдвинул первый ящик, в котором не было ничего кроме осколков, жёлтых бумаг, старого штемпеля и массивного дырокола. Во втором ящике были тоже бумаги с расплывшимися лиловыми печатям, а в третьем оказалось то, что он искал – завёрнутый в потрескавшийся чехол из рыжего дерматина набор хирургических инструментов. Зорге развернул на столе находку, испытывая чувство, как ребёнок, распаковывающий найденный под новогодней ёлкой подарок.

Подарок разочаровал. Среди пинцетов, зажимов, ножниц Зорге обнаружил только один инструмент, который можно было использовать как оружие – скальпель. Но скальпель всё равно был лучше, чем ничего. Зорге внимательно осмотрел лезвие. Ни одной кляксы ржавчины, скальпелем явно ни разу не пользовались. Зорге опустил его в карман. С оружием он почувствовал себя лучше.

Он выбрался обратно на тропу с остатками асфальта, заросли стали гуще, а дорога пошла под уклон. Где-то впереди должны быть главные ворота с большой стоянкой перед ними, где обычно останавливались автобусы, привозившие ребят (забытьзабытьзабыть). Зорге дёрнулся от этого намёка на воспоминание о случившемся в лагере, как от укола. Сейчас нужно увести мысли в правильном направлении, чтобы память не утащила его в мёртвую ледяную полынью.

Зорге уже видел створку ворот, сорванную с петель и ржавеющую на земле, но какая-то сила, возможно, проснувшееся подсознание удержало его от того, чтобы броситься к выходу по хорошо заметной грунтовой дороге. Он нашёл свободное место и сделал шаг, постепенно перенося на ногу вес всего тела, когда услышал выстрел. Эхо долго металось по тайге, вспугнув несколько крикливых птиц. Зорге застыл и затаил дыхание. Никаких мыслей в голове не было, только шум в ушах от усиленно перекачиваемой сердцем крови. Эхо первого выстрела ещё не стихло, как в другом месте, правее и ближе раздался второй. Зорге попятился, а потом мелкими шагами пошёл обратно, одной рукой держась за забор, чтобы не упасть.

Он не знал, как его преследователи опередили его. Скорее всего, они тоже были из этих мест и знали, что здесь есть заброшенный пионерлагерь, в котором можно спрятаться. Шило точно был местным, а ведь именно он договаривался со Спасибой о встрече с этими коммерсантами из Китая.

***

Ещё несколько выстрелов донеслось с разных сторон. Спрятаться. решил Зорге. Скрываясь за деревьями и поминутно оглядываясь, Зорге добрался до здания клуба, через приоткрытую дверь нырнул во мрак коридора. Он двинулся вперёд и оказался у двери, снизу которой, как живая вода, мироточил дневной свет. Зорге остановился и прислушался, но разобрать звуки снаружи помешал шум крови в ушах и стук сердца. Открыть дверь было страшнее, чем остаться в тёмном коридоре. Зорге достал из кармана скальпель и чуть отвёл руку назад. Осторожно нажал на ручку и надавил. Дверь осталась неподвижной, как будто была нарисована на стене. Зорге давил всё сильнее, потом приложился к полотну плечом и толкнул.

Окружённый облаком пыли и мысленно готовый к смерти, он ввалился в большое светлое помещение. После темноты коридора Зорге непроизвольно зажмурился. Большая часть остекления вестибюля уцелела, и мусора внутри было не много. Зорге рассматривал настенные панно с изображением весёлых пионеров и октябрят. Он точно здесь бывал, он был в этом уверен. И случилось всё именно здесь, в этом здании. Две лестницы вели на второй этаж.

Темнота на втором этаже выглядела недружелюбно. Именно там, наверху, можно было спрятаться. Когда-то там размещались кружки по интересам – театральный, авиа- и судомодельный, рисовальная студия, резка и выжигание по дереву и ещё какие-то, о которых Зорге уже забыл.

Преодолевая себя, Зорге сделал шаг на первую ступеньку. Ничего не случилось, темнота лавиной не обрушилась сверху, лестница не провалилась в ад под его ногами. Захрустело битое стекло, наверное, от большой люстры, которая когда-то висела под потолком. Наверху, было темнее, и два тёмных коридора расходились в разные стороны и терялись во мраке.

Зорге шёл по коридору и почти видел выкрашенные свежей краской стены, белёный потолок и нетронутый пол. Кажется, даже угол обзора изменился, как будто Зорге стал меньше ростом, таким, как будто ему снова двенадцать лет. Что-то отдалённо напоминающие детские голоса зазвучали вокруг. По мере того, как Зорге медленно приближался к повороту, воображаемые цвета, звуки и даже запахи становились всё более явными. Из кабинета, где когда-то занимались выжиганием по дереву отчётливо тянуло запахом жжёной древесины, справа пахло разогретой канифолью и припоем. Зорге дошёл до поворота, и перед ним оказалось окно, за которым зеленел летний лес, а со спортивной площадки слышались азартные крики.

Когда Зорге занёс ногу для следующего шага, за спиной раздался тихий шорох и металлическое звяканье. Зорге так и застыл с поднятой ногой. Ему было не обязательно оборачиваться, чтобы понять, что произошло за спиной. Но он поставил ногу и обернулся.

На полу лежала маленькая полосатая юла. Он уже и забыл, что Немец повсюду таскал за собой эту юлу, даже ложился спать, положив её на тумбочку у изголовья. Игрушка потускнела, её бока были покрыты царапинами. В пыли на полу остался тонкий витиеватый след. Зорге не отпрыгнул в ужасе и не бросился бежать, он почему-то знал, что что-то подобное должно было произойти. Теперь он явственно слышал шум детских голосов с улицы, а в окне краем глаза можно было рассмотреть зеленеющую траву и голубое небо. Стены коридора сияли новой краской, а паркет под ногами был до блеска натёрт. Всё это напоминало эффект от вдыхания клея или приёма галлюциногенных грибов, но Зорге уже несколько месяцев был чист. Откуда-то донёсся запах кухни, похоже, что у детей сегодня будут голубцы. Зорге знал, что стоит ему моргнуть, иллюзия растворится, как незаметно растворилось его детство, но воспоминания, привлечённые галлюцинацией, уже захватили сознание.

***

Конечно, воспоминания не были цельными, прошло слишком много времени, они распадались на отдельные короткие сюжеты, похожие на видеоклипы, которые показывают по телевизору. Вот Зорге из окна спального корпуса видит на улице странного высокого незнакомого мальчика. В эту смену знакомых Зорге ребят вообще немного. Нет Спасибы, который получил своё прозвище за то, что написал в стенгазете, посвящённой Дню учителя «Спасиба дарагие учителя», нет Джека (который станет Джексоном спустя пятнадцать лет, а пока родители зовут его просто Женей), нет и других друзей из класса, есть только толстяк Шило, одетый в фирменные западные шмотки (его отец ездит в командировки) и ещё два-три парня с района, которых Зорге знал в лицо. Потом кто-то сказал ему, что кличка того странного долговязого парня – Немец, потому что когда-то во время игры в войну сам выбрал воевать за фашистов, а не за наших.

Потом Зорге часто натыкался на Немца в разных укромных уголках, когда тот сидел, уставясь на кружащуюся перед ним детскую юлу. Похоже, вид сливающихся в цветное пятно полос гипнотизировал мальчика. Во всех развлечениях, где Немцу приходилось участвовать – игре в футбол, эстафетах, он участвовал механически, без улыбки и азарта. На все обиды и нападки не отвечал и сразу уходил. Всё чаще из укромного уголка на втором этаже можно было слышать тихое металлическое жужжание, повторявшееся раз за разом. Немец проводил в этом уголке часы напролёт, приходя в спальню только переночевать.

Зорге никогда его не трогал. Он и вспоминал про Немца, только когда видел его или слышал гудение волчка. Зорге ходил в секцию бокса и был не по годам физически развитым, и его место в той интуитивно понятной, но с трудом описываемой иерархической структуре детского лагеря было где-то наверху. Зорге не завёл здесь близких друзей, но общался почти со всеми, и принимал участие во всех развлечениях.

Он помнил, что Немец не сбегал с ребятами в лес или на пляж, не курил в каком-нибудь укромном месте и не подсматривал за девчонками в душевой. Шило сразу его невзлюбил и постоянно издевался, а из-за того, что Шило часто крутился возле Зорге, считая, видимо, что тот сможет его защитить от старших ребят, если возникнут проблемы, всем казалось, что Немец и его враг тоже.

Воспоминания сменялись, как картинки в диапроекторе. Вот душевая, полная шума воды, пара и криков. Зорге вымылся первым и пошёл в раздевалку. Там на скамейке возле длинного ряда вешалок сидел Шило и улыбался.

– Зырь, чё щас будет, – сказал он.

Зорге быстро оделся, стараясь не смотреть на Шило. Голень запуталась в шортах, и он запрыгал на одной ноге.

– Щас, щас, – повторял Шило.

Зорге справился с одеждой, попутно убив комара, который приземлился прямо ему на предплечье. Комар был с кровью. Шило хихикнул, и Зорге испытал непреодолимое желание врезать ему прямым с левой.

В раздевалку, смеясь, толкаясь и разбрызгивая капли воды, ввалились ещё несколько мальчиков, и Зорге отвлёкся от откормленного лица Шила. Тот, захлёбываясь от восторга, уже предупреждал вошедших, что сейчас будет представление.

Раздевалка постепенно заполнилась мальчиками, они переодевались, одежды на крючках становилось всё меньше, в душевой по-прежнему шумела вода. Шило продолжал ухмыляться и подмигивать. Все крючки опустели. Вода смолкла.

– Валим, валим, – тихо сказал Шило. Ребята гурьбой, толкаясь и смеясь, высыпались из раздевалки и столпились у входа. Шило опасливо осмотрелся, но никого из вожатых поблизости не было.

В проёме двери показалась долговязая фигура Немца, и Зорге подумал – а куда же он девал свою юлу? Немец полностью вышел из клубов пара, и Зорге удивился его болезненной худобе. В школе им показывали документальный фильм про войну, часть которого была посвящена фашистским концентрационным лагерям, и вот Немец как будто вышел из такого лагеря смерти, бледный и истощённый.

Разговоры смолкли. Немец обвёл глазами ребят и посмотрел на пустую вешалку. Шило уже не смеялся, и те, кто стоял рядом, тоже перестали улыбаться. Весёлая шутка превратилось во что-то мерзкое, непристойное и нечестивое. Немец ничем не пытался прикрыть свою наготу, а просто стоял у дверей, ни на кого не глядя.

– Отдайте мои вещи, – сказал он.

Откуда-то сзади послышался одинокий смешок, как будто происходящее показалось кому-то забавным. Зорге заметил, что толпа мальчиков поредела, кто-то из задних рядов ушёл, не желая смотреть на происходящее. Шило озирался по сторонам, то ли высматривая вожатых, то ли ища поддержки.

– Отдайте, – повторил Немец тихо.

По его бледному лицу стекали капли воды, мокрые волосы облепили лоб и, наверное, мешали смотреть, но он их не убирал. Зорге и не знал, что в человеческом организме столько костей, которые выпирают порой в самых неожиданных местах. Тело Немца покрылось крупной, как прыщи, гусиной кожей от холода, и смотреть на него стало ещё более невыносимо.

Толпа пришла в движение, ещё несколько мальчиков исчезли среди деревьев, и Зорге неожиданно оказался рядом с Шило.

– Отдай ему, – сказал кто-то сзади, кажется, тот, кто первым хихикнул. Шило пытался заглянуть в глаза Зорге, но тот стоял, глядя прямо перед собой. Немец сделал шаг вперёд, и все его суставы пришли в движение, кожа натянулась и под ней обнаружились какие-то подвижные комки, как будто там ползали небольшие змеи. Кажется, он собирался шагнуть ещё раз, и смотреть на это было выше сил Зорге. Почти без размаха, но сильно, он ткнул Шило правым кулаком под рёбра, так, как учили на тренировках. Шило охнул и согнулся, хватая ртом воздух. В кулаке осталось противное чувство погружения во что-то тёплое, податливое и обволакивающее. Несмотря на кличку, Шило был полным.

– Отдай его вещи, – сказал Зорге.

Сзади опять кто-то хихикнул, и Зорге понял, что в толпе явно есть кто-то чокнутый. Шило хрипел и охал, схватившись за свесившийся через пояс джинсов бок.

– Отдай, – повторил Зорге и шевельнул рукой.

– Под лестницей, – прохрипел Шило.

– Доставай.

Почти на четвереньках, отставив зад, Шило полез под крыльцо. Немец возвышался над ним, худой, как церковная свечка. Зорге снова испытал желание пинать Шило в зад, пока весь он не скроется под ступенями. Он так долго возился, что Зорге показалось, что толстяк застрял. Зорге смотрел на красивую рифлёную подошву его заграничных кроссовок и необычные строчки на задних карманах джинсов. Пусть он и одет во всё иностранное, но мудак остаётся мудаком, как его ни наряжай.

Наконец, Шило выбрался наружу, весь перепачканный в пыли и паутине, сжимая в руке комок тряпья, которое было одеждой Немца. Шило с трудом встал с колен, пытаясь натянуть майку на выкатившийся из-за пояса живот, и бросил тряпки под ноги Немцу. Тот согнулся, твёрдый и угловатый, как подъёмный кран, подобрал одежду и стал одеваться. Шил с ненавистью посмотрел на Зорге и Немца, повернулся и ушёл, отряхивая руки и что-то бормоча.

После этого Немца никто не трогал, во всяком случае, Зорге об этом не слышал. Шило делал вид, что ничего не случилось и по-прежнему крутился возле Зорге.

***

В тот год в пионерских лагерях были очень популярны вызывания разных духов. Зорге несколько раз принимал в них участие, млея от смеси страха и ожидания неизвестного. Несколько подростков собирались в укромном месте, приготовив всё необходимое для ритуала – зеркало, помаду, свечку, мел и с опаской приступали к вызыванию. Вызывали Гномика, Пьяного Ёжика, Фею и почему-то дух Пушкина.

Но всё это было для маленьких детей. Нужно было что-то по-настоящему страшное и опасное, связанное с риском для жизни и способное пощекотать нервы не гагачьим пёрышком, а стальной щёткой-смёткой.

Зорге не помнил, от кого впервые услышал о Даме Червей. Скорее всего, от Шило, потому что тот любил всё страшное и таинственное и участвовал в каждом таком вызывании. Поползли слухи, что в прошлом году в соседнем лагере Даму тоже вызывали, и тогда она чуть не унесла с собой в зеркало зазевавшегося мальчика, и теперь у этого мальчика на лице отпечаток её ладони, и он ходит не в обычную школу, а в школу для слабоумных. Впрочем, такие слухи ходили про вызывание любого страшного духа, иначе чем тогда они были бы страшны?

Подготовкой ритуала занялся, конечно же, Шило. Несколько дней он шнырял по закоулкам лагеря с таинственным лицом и то и дело прикладывал палец к губам, мол, никому ни слова. Про унижение и Немца он, похоже, забыл. Через пару дней уже нужно было уезжать, и Зорге уже подумал было, что ничего не получится, как за обедом Шило, проходя мимо, шепнул ему скороговоркой:

– Сегодня вечером после отбоя возле столовой.

То же самое он мог сказать и прямо за столом, но тогда не было бы такого эффекта причастности к чему-то таинственному и запретному. Обычно все вызывания устраивались в спальне или в самом спальном корпусе, а тут предстояла настоящая ночная экспедиция, когда придётся скрываться от воспитателей и вожатых. Для вызывания Дамы Червей нужно было большое зеркало, которое было только в клубе на втором этаже.

Зорге с трудом дождался отбоя. Шило осторожно открыл окно, а один из мальчиков, чьё имя стёрлось из памяти, стоял на стрёме, высматривая вожатых. Другой пацан светил Шило карманным фонариком, потому что тот никак не мог справиться со шпингалетом. Ночь была подходящая, безлунная и таинственная, как то дело, которое собирались совершить мальчики.

Наконец, петли скрипнули, и воздух в комнате всколыхнулся от ветра.

– Давай, давай, по одному, – зашептал Шило.

Ему с его животом было непросто перелезть через подоконник и спрыгнуть в траву.

– Трус, тут же низко, – сказал Барабан, мальчик с фонариком.

Мальчишки выбрались наружу и короткими перебежками между кустами и деревьями двинулись к столовой.

Барабан впереди помигал фонариком, и Зорге, пригнувшись, устремился к свету, как мотылёк. Здание клуба тяжёлой тенью нависало над мальчиками до самого неба, где в прорехах облаков периодически помигивали тусклые звёзды.

Они сбились в кучу у задних дверей, где Барабан возился с дверной ручкой.

– Да говорю же, их никогда не запирают, – говорил он тихо, пока Шило держал фонарик.

Нужно было просто нажать посильнее, и дверь распахнулась. На душе у Зорге сразу стало тоскливо и душно, как будто он нахватал двоек, и теперь с родителями предстоит неприятный разговор. Чтобы показать, что он нисколько не боится, Зорге сказал:

– Давайте быстрее, – и добавил короткое ругательство, которое часто слышал от взрослых.

Коридор закончился, и они упёрлись в следующую дверь, которую Барабан всё не решался открыть. Зажмурившись, он решился, и они оказались в тёмном фойе, пол которого был исполосован тенями от высоких узких окон. Теперь Шило снова оказался впереди, и Зорге закрыл дверь в коридор.

– Наверх, – тихо сказал Шило и для уверенности показал пальцем на лестницу.

Выстроившись гуськом, мальчики стали подниматься по ступеням. Зорге чуть не закричал, когда в свете фонарика из темноты высунулось чудовищное лицо. Шило тоже дёрнулся от страха, и только тогда Зорге понял, что это бюст маленького Ильича. Кто-то за спиной тихо выругался, и ребята двинулись дальше.

– Может, включим свет? – прошептал Барабан.

– Заметят.

Барабан успокоился, и луч фонарика почти не дрожал на стенах коридора. За шорохом шагов Зорге начал различать какой-то тихий звук, такой пугающий, но такой знакомый. Что-то тихо жужжало в темноте за поворотом. Страх не успел распространиться по всем жилам организма, потому что Зорге понял, что это.

– Немец, сука, – сказал Шило.

Где-то там, в темноте, сидел Немец, загипнотизированный своей жужжащей игрушкой. Шило осмелел и первым завернул за угол. Зорге вспомнил случившееся в душевой и сжал кулаки.

Но Шило не собирался трогать безобидного мальчика, тем более, что тот сидел не у зеркала, которое было нужно для ритуала, а чуть в стороне, в квадрате смутного света, падавшего из окна. Перед ним вращалась юла, и на пришедших Немец не смотрел. Зорге тоже посмотрел на юлу, и ему показалось, что игрушка неподвижна, а волнистые линии узора застыли и только слегка покачиваются, как будто юла танцует очень медленный танец. Жужжание волчка превратилось в тихое гудение, которое проникало, казалось, прямо в мозг, минуя уши, и там превращалось в тихий шёпот. О как, удивился сам себе Зорге. Шёпот был слишком тихий, и отдельные слова можно было различить, только если внимательно смотреть на юлу. Зорге смотрел, не отрываясь. Шёпот в голове усилился, юла задрожала сильнее и её остриё начало описывать маленькие круги в пятне лунного света, но перед тем, как игрушка и завалилась на бок, откатившись к стене, Зорге ясно разобрал одно слово, как будто кто-то громко произнёс его в его голове. Это слово было «убей».

– Ты чего, – Шило потряс его за плечо.

– Ничего, – сказал Зорге и дёрнул рукой.

Теперь Немец был освещён светом карманного фонаря. Мальчик взял замершую, как подбитая птица, юлу, поставил на пол и несколько раз нажал на стержень. Юла встала прямо и снова тихонько загудела. Зорге понял, почему Немец выбрал именно этот угол, в остальном коридоре лежал паркет, и волчок застревал бы в бороздках между плашками, как игла проигрывателя в канавках виниловой пластинки, а здесь, в закоулке, пол был застелен куском гладкого линолеума.

– Прогнать его? – спросил Барабан.

– Пусть сидит, – ответил Шило, покосившись на Зорге.

Мальчики с опаской посмотрели на зеркало. Оно занимало почти всю стену между двумя дверями, ведущими в кладовки с инвентарём. Мальчики стояли сбоку, и зеркало ничего не отражало.

– Давайте начинать, – сказал Шило.

Барабан положил фонарь на пол, чтобы свет падал прямо перед зеркалом. Мальчики собрались в кружок, а за их спинами Немец запустил юлу ещё раз. Не слушать, не слушать, повторял себе Зорге.

Шило достал из кармана какой-то предмет и гордо всем показал.

– Вот, – сказал он, – стащил у вожатых.

Это был тюбик красной помады. Шило присел на корточки перед зеркалом и нарисовал помадой на полу какой-то сложный рисунок, состоящий из чёрточек и спиралей. Острый конец изображения был направлен к зеркалу. Юла, кружащая по полу, подплыла к красной полосе, но не пересекла её. Шило уже занёс было руку, чтобы отбросить игрушку, но посмотрел на Зорге и делать ничего не стал. Юла описала круг и уползла обратно к Немцу.

– Начинаем, – сказал Шило.

Не сговариваясь, четыре мальчика сели вокруг рисунка на полу. Барабан положил фонарик на пол так, что его свет падал сбоку. Из-за этого их лица были похожи на лица стариков. Немец по-прежнему не обращал на них никакого внимания. В темноте его сгорбленная спина была похожа на большой замшелый камень.

Зорге посмотрел в зеркало, но там отражались какие-то смутные рыжие тени. Получилось так, что ни один из мальчиков не сидел прямо напротив, оставив посередине между Шило и Зорге свободное пространство, в котором Немец запускал свою юлу. Зорге показалось, что тьма вокруг стала гуще, она прилипала к коже, как гуталин. Шило поднял руки вверх и громко произнёс:

– Дама Червей, приди! Дама Червей, приди! Дама Червей, приди!

Зорге смотрел в пол, и очень долго ничего не происходило. Шило так и сидел с поднятыми вверх руками. Барабан очень громко дышал, а третий мальчик просто растворился в темноте, как будто его и не было. И звука волчка не было слышно. Зорге не поворачивался, но почему-то знал, что Немец оставил свою игрушку и тоже смотрит на зеркало.

– Дама Червей, приди! Дама Червей, приди! Дама Червей, приди!

Эти крики Шила были так неожиданны, что Зорге дёрнулся и чуть не потерял равновесие. Поджатые ноги уже начали затекать.

– Дама Червей, приди! Дама Червей, приди! Дама Червей, приди!

Кажется, тьма сгустилась ещё сильнее, так что стало трудно дышать. Луч фонарика превратился в бледное размытое пятно, придавленное темнотой. От Шила остался только серый силуэт с воздетыми руками. Как они у него не затекли, подумал Зорге. Юла зажужжала за спиной. Зорге снова посмотрел на зеркало. Стеклянная поверхность была темна, жёлтые блики исчезли, но там, в глубине, определённо что-то двигалось. Две маленькие красные точки вспыхнули у края рамы, и это было не отражение.

Краем глаза Зорге заметил движение на полу. Это юла медленно двигалась по направлению к зеркалу. Игрушка проплыла возле ноги Зорге, пересекла красный контур и остановилась посередине рисунка. Шило опустил руки и растирал затёкшие кисти. Его взгляд застыл на стекле, за которым теперь двигалось что-то большое и бесформенное. Два красных огня приблизились, и плавали уже у самой поверхности стекла. Что-то изнутри дотронулось до стекла, и на глади появился заметный бугорок, как будто это было не твёрдое стекло, а прозрачная плёнка.

Зорге, открыв рот, с ужасом смотрел, как этих выпуклостей на глади стекла становилось всё больше, как будто кто-то изнутри пробовал зеркало на прочность. Поверхность зеркала теперь была натянута острыми пиками в нескольких местах, и можно было различить что-то похожее на когтистые лапы. Зорге старался не смотреть на два алых огня, плававших в темноте, но его взгляд постоянно упирался именно в них. Это глаза, понял Зорге, и прикрыл лицо ладонями, но огни странным образом не исчезли, наверное, потому, что мальчик забыл свести пальцы вместе.

– Нет, нет, нет, – монотонно повторял Барабан.

Скрежет по стеклу усилился, теперь ладони выпирали в коридор почти на полметра. Дама Червей шарила руками по поверхности, как будто искала самое слабое место, где сможет проколоть ткань зеркала и выбраться наружу.

Юла начала подёргиваться и описывать внутри рисунка небольшие круги. Дама Червей расставила руки шире, почти ухватившись ими изнутри за края рамы и прижалась лицом к поверхности зеркала. Красные огни начали приближаться к Зорге, и он почувствовал, что-то мокрое на штанах. Под красными глазами оказался широко открытый рот, на котором поверхность натянулась очень сильно. Дама Червей попробовала укусить, но стекло не поддалось, и тогда существо продолжило тянуться вперёд. Зорге видел очертания острых плеч, за которыми скрывалось по-змеиному длинное тело, которое медленно извивалось, подаваясь вперёд. Существо повернулось, и теперь перед Зорге извивался ряд позвонков, острых и шипастых, как у древнего динозавра. Кажется, кроме рук и ног у Дамы были и другие конечности, потому что там, где зеркало заканчивалось, на его плоскости появлялись новые бугры и впадины.

Дама высунулась в коридор почти по пояс, но поверхность не поддавалась, и она в ярости раскрывала пасть, издавая тихие звуки, похожие на скрип и похрустывание. Страх Зорге был очень силён, но он постепенно привык бояться, и в мозгу появилась спасительная мысль – стереть рисунок. Так можно прекратить вызов любого потустороннего существа и заставить его убраться в свой мир.

Зорге аккуратно вытянул ногу, но ему не хватало нескольких десятков сантиметров. Дама Червей нависала прямо над рисунком, и тут юла не устояла и опрокинулась на бок, выкатившись за пределы рисунка.

И сразу же длинный острый ноготь прорезал ткань зеркала возле рамы, и в слабом свете фонарика из стены высунулась узкая длинная не совсем человеческая рука с длинными когтистыми пальцами. Зорге застыл с вытянутой ногой, так и не дотянувшись до рисунка на полу. Барабан и Шило одновременно завизжали, а у Зорге внезапно не оказалось воздуха в лёгких, потому что кричать захотелось и ему.

Рука потрогала воздух и подалась вперёд по локоть. Предплечье было покрыто чем-то вроде чешуи, а может, это был парадный наряд Дамы Червей. Зорге усилием воли подтянул под себя ногу и оттолкнулся, проехавшись по луже собственной мочи. Барабан и Шило продолжали кричать, а четвёртый мальчик (Булкин, вдруг вспомнил взрослый Зорге, только не вспомнил, кличка это была или настоящая фамилия) смешно перебирая ногами и руками убегал в темноту на четвереньках, шурша в пыли, как большая испуганная мышь.

Дама уже проникла в реальность обеими рукам и пыталась высвободить голову от тускло блестящих остатков мятого стекла, как всплывший среди камышей ныряльщик убирает налипшие на лицо водоросли. Запахло чем-то тяжёлым и землистым, одновременно к запаху примешивались запахи кухни – лаврового листа, перца и гвоздики. Столбняк у Шила и Барабана прошёл, и они, визжа и плача от ужаса поползли в темноту, оставляя такой же мокрый след, как и Зорге. Дама очистила лицо и тряхнула руками. Теперь она торчала из стены по пояс, и Зорге понял, почему её зовут Дамой Червей, потому что из дыр в поверхности зеркала посыпались длинные извивающиеся черви, как будто сделанные из чёрного мармелада. Падая на пол, они дёргались и испарялись, как сухой лёд в жаркий день. Это от червей исходил запах свежевскопанного чернозёма, а Дама пахла пряностями и страхом.

Немец стоял на коленях и смотрел прямо на Даму Червей. Он улыбался. Это удивило Зорге не меньше, чем явление Дамы. Лицо Немца никогда ничего не выражало. Зорге прекратил попытки бежать, потому что физические силы оставили его, как будто вытекли вместе с мочой. Дама Червей открыла рот и издала короткий громкий звук, похожий на стрёкот кузнечика. Кажется, ей давно не приходилось разговаривать человеческими словами. Зорге увидел, что она действительно одета в платье с низким вырезом и длинными рукавами. Черви продолжали сыпаться из зеркала и исчезать в облаках дыма, касаясь пола.

– Иди сюда, – сказала Дама, приноровившись к человеческой речи.

Она вытянула руки, и теперь её длинные узкие кисти ласкали воздух в полуметре от лица Зорге. Из проёма показалось одно длинное щупальце, выбросившее наружу целое полчище червей, потом другое, и за ними извивались ещё несколько, как будто под платьем Дамы Червей скрывался огромный осьминог. Зорге обмочился ещё раз и совершенно этого не почувствовал. Он наблюдал за приближающейся Дамой, и два красных глаза сверкали где-то над краем области зрения.

Из-за плеча Зорге появился Немец, который встал во весь рост и сделал несколько шагов, почти наступив на безвольно лежащую на полу кисть мальчика. Несмотря на переполнявший тело ужас, Зорге отметил, что руки у Немца очень похожи на руки Дамы, такие же длинные, худые и костистые, как рыбий скелет. Когти Дамы рассекли воздух у самого лица Зорге, а потом изменили направление движения и сомкнулись на плечах Немца. Кажется, пальцы её могли увеличиваться, потому что руки Дамы полностью обхватили тело мальчика и сомкнулись на его худой спине.

Немец не сопротивлялся, не пытался вырваться и не дрыгал ногами. Всё выглядело так, как будто мальчик хочет, чтобы Дама Червей забрала его с собой. Чёрные щупальца упирались в пол, но не трогали рисунок. Черви продолжали сыпаться из зеркала, как зерно из порванного мешка. Зорге хотел закрыть глаза, но не мог. Он вообще мог только сидеть и смотреть, не чувствуя, что из открытого рта прямо на рубашку свисает нить слюны. Дама поднесла Немца прямо к лицу и открыла рот, полный острых длинных зубов. Сейчас она откусит ему голову, спокойно подумал Зорге, и это была единственная осознанная мысль за несколько минут. Но Дама не стала кусать Немца. Зорге было плохо видно, но, кажется, Дама поцеловала мальчика в лоб. Её лицо взошло над головой Немца, как тёмное безжалостное солнце.

Зорге забыл, что вверх смотреть нельзя, и Дама увидела его. Лишь на долю секунды он посмотрел ей в глаза и мгновенно отвернулся, и сигнал от хрусталика через зрительные нервы попал в мозг, когда Зорге на Даму Червей уже не смотрел.

Две яркие красные вспышки пронзили голову, и Зорге едва не опрокинулся на спину от силы ярости и боли, которые в них были заключены. Он был готов отключиться и потерять сознание, но мозг решил, что способен выдержать вой сотен голосов и вид сотен призрачных теней, которые голосили и тянули к Зорге тонкие руки в бессильной попытке ухватиться и выбраться из того ада, в который заключила их Дама Червей, а может, чтобы утащить туда Зорге, потому что тени хотели заполучить себе ещё одного товарища, такого возмутительно живого и тёплого.

Держать глаза закрытыми долго оказалось невозможно, потому что всех призраков Зорге видел на внутренней стороне век, как на экране телевизора. Он открыл глаза и посмотрел в пол, чтобы Дама точно не поймала его взгляд. По полу, менее чем в метре о ноги мальчика, медленно ползло одно из щупалец. Руки у Дамы были заняты Немцем, и она пустила в ход другие свои конечности.

Зорге смотрел, как чёрный отросток приближается к его лодыжке, и не мог пошевелиться. Щупальце не было похоже на осьминожье, оно было покрыто мелкой блестящей чешуёй, а вместо присосок по полу скребли сотни маленьких суставчатых ног. Какая-то часть Зорге испытывала нездоровый противоестественный интерес в ожидании того, что же именно случится, когда щупальце дотронется до ноги.

Немец тоже обернулся и посмотрел на Зорге. Зорге в каком-то укромном уголке тела нашёл в себе силы медленно поднять голову и взглянуть прямо в глаза висящему над ним мальчику.