Александр Матюхин «Новый Род». Финал

Это был дом Александра Тихонова, старого отцовского друга. В детстве отец часто приезжал сюда, привозил Добрыню. Гостили неделями, ездили на рыбалку, парились в бане, ходили в лес за грибами. Взрослые много и шумно выпивали, жарили шашлыки. Добрыне особенно запомнился гигантский костёр из толстых сухих брёвен, который разжигали на ночь где-то на заднем дворе. Под него отцовский друг вырыл специальную яму, обложенную кирпичом. Огонь поднимался выше неба, брызгал искрами. Дрова потрескивали и лопались. А на утро яма была полна влажного пепла. Казалось, в него можно было забраться с головой.

Добрыня нажал на звонок под козырьком у калитки. Где-то вдалеке раздался мелодичный звон. Скрипнула дверь, зашаркали тапочки по бетонным плиткам.

Калитку отворил сам Тихонов. Он был одет только в шорты, над которыми нависло большое красное пузо. Длинные седые волосы собраны в пучок на затылке. Борода тоже была седая, неухоженная, опускалась ниже шеи. А из-под бороды выглядывал медальон в форме подсолнуха на массивной золотой цепи.

Тихонов бросил взгляд сначала на Добрыню, потом на женщину. Лицо его вытянулось от удивления, он сказал громко:

– А я тебя ждал, сука! – потом резко развернулся и бросился к дому.

Женщина жестом отодвинула Добрыню в сторону и побежала следом, на ходу выдёргивая из-под одежд серп. Металл сверкнул на солнце, выводя Добрыню из транса. Он тоже попытался побежать – получилось плохо – но заковылял, отчаянно размахивая руками.

Ноги как будто цеплялись за сухую землю и торчащие из неё корни.

Тихонов вскарабкался на крыльцо, споткнувшись несколько раз, и исчез за входной дверью. Женщина едва не настигла его. Крикнула:

– Уговор был, Тихий! Куда бежать собрался?

– Иди на х…! – глухо донеслось из-за двери. – Чего так рано? Пожить не успел!

– Двадцать с лишним лет прошло, дорогой. Пожил в своё удовольствие, теперь наш черёд! – Женщина взмахнула серпом. Лезвие вошло в дверь, как в расплавленное масло, прочертило полукруг, вырезая замок. Кусок вывалился, глухо ударившись о крыльцо. Дверь распахнулась, и женщина проворно юркнула внутрь.

Добрыня поднялся тоже, шагнул в прохладный полумрак сеней. Почудилось, что он уже вот так заглядывал в дом, прислушивался к звукам то ли драки, то ли избиения где-то внутри.

Зазвенело стекло. Тихонов крикнул испуганно, звонко, и тут же крик перерос в хрип.

Переступив порог, Добрыня оказался в небольшой кухоньке. Её стены, потолок, поверхность старого шкафа, холодильник, лакированный круглый стол – всё было густо исписано и исцарапано непонятными символами. Память услужливо подсунула Добрыне воспоминание, как он стоит здесь, маленький, лет девяти, а рядом папа что-то втолковывает старому другу. Он говорил: «Ты с ума сходишь, Тихий! Не было ничего, сечёшь? И руны твои – чушь!». А Тихонов, тогда ещё не такой пузатый и не седой, отвечал: «А как же Краб? А девушки? А договор наш?»

«С кем договор? С богами? Ты правда в это веришь?»

«А во что верить, Вадим?»

«В жару и водку. Это настоящее, понял. Жара и водка свели нас всех с ума. Если что, я на себя трупы брать не собираюсь. Сам будешь расплачиваться»

Снова вскрикнул Тихонов. Добрыня пересёк кухню и вошёл в комнату. Она была так же исписана рунами. От пола до потолка. Краской, ручками, царапинами. Тихонов писал везде, что попадалось под руку. На тумбочках, шкафах, телевизоре, на кровати и книжных полках, на корешках книг и компьютерном столике.

Сам Тихонов полулежал на диване, свесив одну ногу и запрокинув голову к потолку. Живот его был разрезан надвое, распахнут, как книга, но вместо внутренностей выпирали комья серовато-голубой земли. Женщина сидела рядом на стуле, вертя в руке амулет в форме подсолнуха. Ладони женщины, её лицо и тем более серп были в крови.

– Ну вот и смысл убегать, дорогой? – спросила женщина устало. – Время зря тратим.

– Рано мне ещё, – ответил Тихонов, выплевывая на белую бороду мелкие камешки и пыль. – Мы так не договаривались.

– Про время речи не было, – ответила женщина. – Как дозреет, так и пригодитесь. Между прочим, он нас уже ждет, он напитался даров земных и жаждет выйти к людям. А вы всего лишь хранители. С хранителями никто не ведёт договоров.

Голова Тихонова дёрнулась. Он перевёл взгляд на застывшего Добрыню. Пробормотал, едва двигая пересохшими губами:

– Пацана-то за что? Пожалей. Не может сын за отца.

Женщина краем скатерти, цвет которой было не разобрать из-за густоты написанных рун, вытерла лезвие серпа от крови.

– Ну как же не может. – сказала она. – Ирония судьбы, расплачиваться за долги того, кого ненавидишь. Ладно, пойдём, нечего время терять. И руны твои… дорогой, это из греческой мифологии, а надо было нормальные найти, защитные славянские. Тогда, может, и спрятался бы. Интернет на что?

1997

Вадим присел на скрипнувшую полку. Он разглядывал связанных девушек, а они разглядывали его. Даже в полумраке было видно, что глаза у них необычной формы. Слишком большие и растянутые, что ли.

– Ага, плетут судьбу, – наконец, пробормотал Вадим. – Хорошая шутка. И что делать, чтобы они, это, сплели всё как надо.

– Ты тоже присоединяйся! – широко улыбающийся Краб повернулся к Тихому. – На будущее. Вдруг бабу найдёшь, она тебе нарожает. Тут несложно. Вот.

В его раскрытой ладони лежали два медальона в форме подсолнухов. Небольшие, три или четыре сантиметра в диаметре, но детализированные. Вадим разглядел каждое выпирающее семечко и аккуратные желтые и зеленые листья в обрамлении шляпки.

– Что это?

– Берите и загадывайте судьбы. Нужно хранить у себя. – Краб пошатывался, видимо от усталости. Капли пота ползли по его носу и скапливались над верхней губой. – Вы не видите, а я вижу. Тонкие нити, которые будут с вами всегда, до самой смерти.

– Как загадывать? – растерялся Вадим. В голове шумело то ли от алкоголя, то ли от происходящего. Но ему вдруг захотелось поверить в чудо. Захотелось, чтобы вот так по щелчку пальца у пока ещё не родившегося ребенка все было хорошо.

– Как захочешь, – ответил Краб. – Чтоб ребенок был богат, красив и счастлив. Я не знаю. Чтобы «мерина» купил в двадцать лет, квартиру в Москве или Питере. Чтобы за решетку не загремел. Простора много.

Вадим взял амулет. Он был теплый и шершавый. Тихий мотнул головой:

– Я не буду. Дерьмо какое-то. Куда ты нас втягиваешь?

– Не тупи, – ответил Краб. Улыбался он ласково, по-доброму. Только взгляд оставался безумным. Хотя, Вадиму могло показаться. Он был изрядно пьян.

Тихий отстранился в тень, качая головой.

– Не, я не готов. Давайте завязывать, мужики. Нездоровая фигня. Тёлок надо вывезти отсюда подальше, где-нибудь бросить, чтобы не нашли ни хату, ни нас. Потом разъедемся по домам и завтра в ларёк, окей?

– Погоди, – Вадим массировал ладонью медальон. – А вдруг правда? Дай попробую хотя бы. Это мы в дерьме живем, а для кровинушки родной почему бы не пожелать чего-нибудь? Даже если не сработает, кому от этого плохо? Какие условия?

‒ Никаких, ‒ пожал плечами Краб. ‒ Ты загадай.

Его взгляд сосредоточился на рожаницах, и мир вокруг них стал плотнее, темнее. Из путанных мыслей в голове возникли образы – пожелания – чего бы Вадим хотел своему ребенку. Мальчику или девочке. Они с Валькой еще не знали пола.

Денег. Красоты. Удачи. Чтоб ни в чём себе не отказывал. Учёба в престижном ВУЗе, например в Англии. Карьера. Долгих лет жизни.

Сам себя корил, что желания выходят скудными, ограниченными какими-то. Бормотал, шевеля губами, сам того не осознавая.

– Закончил? – спросил Краб, когда Вадим замолчал.

Тот кивнул, выныривая из наваждения, как из болота.

Тогда Краб замахнулся лопатой и ударил одну из девушек по голове. Девушка дёрнулась, вскрикнула и вдруг заговорила на непонятном языке. Она глухо выталкивала из себя скрежещущие фразы, режущие слух звуки, от которых Вадиму сделалось дурно, а в глазах потемнело.

‒ Ты же говорил, что условий нет!

– А это не условия. Это подтверждение сделки. – ухмыльнулся Краб и ударил снова, плашмя, разбивая девушке губы в кровь, ломая нос.

Ещё раз. И ещё.

Вадим дёрнулся было, но застыл, не веря глазам. В его сознании лопнула невидимая нить, отсекающая реальность от безумия. Тихий стоял, низко опустив голову, разглядывал не девушек, а Краба, орудующего лопатой.

Голоса оборвались, и несколько томительно липких минут подвал насыщался звуками ударов металла о плоть. На землю падали капли крови. Рвалась обнажённая кожа. Девушки обмякли на верёвках.

– Хватит, слышь, – буркнул Тихий. От его голоса Вадим вышел из оцепенения и немедленно закурил, воткнув сигарету подрагивающей рукой в уголок губы.

Медленно завертелись мысли. От тела надо избавиться. Нет тела – нет дела. Первое правило. Потом подчистить следы. Хорошо бы Краба отправить куда подальше из города, чтобы не светился. Он же псих. Первый, кто проговорится. Или тоже его, вместе с девушками…

Краб остановился, озаряя друзей безумной ухмылкой. Кажется, кровь была у него даже на передних зубах. Лопата со звоном отлетела в сторону.

– Держи! Ты всё видел, теперь тебе нужно это взять, – он протянул Тихому второй медальон в форме подсолнуха.

– Куда ты меня втянул, придурок?

– В убийство с отягчающими, – рассмеялся Краб. – Бери, бери, не бойся. Тел никто не найдёт, я же говорю. Никаких последствий, кроме положительных.

Тихий медлил. Вадим успел докурить и сунуть в рот новую сигарету, когда Тихий отстранился от протянутого медальона.

– Что делать будем? – спросил он, кивнув на мёртвых девушек.

– Отвезём и закапаем, чтобы никто не нашёл.

– Расчленить? – тон у Тихого сделался деловой, как при работе в ларьке. Вадим и не догадывался, что Тихий может так рассуждать о делах, связанных со смертью.

– Нет нужды. Забросаем землей, этого хватит. Есть тут поле подсолнухов, пятьдесят километров плюс минус.

– Почему именно туда? – У Вадима закончилась вторая сигарета, в горле стало першить, и он глухо закашлял.

– Потому что это рожаницы, милый, – сказал Краб, хотя Вадим сквозь кашель расслышал неточно. – Им нужна земля, полная корней, чтобы солнце пекло, и никто не тревожил, пока прорастают. У меня тут где-то есть верёвки ещё. Погнали, мужики. Скоро стемнеет.

2021

Автомобиль свернул с дороги на обочину, с хрустом проехав по гравию. Водитель ещё раз спросил:

– Вы уверены, что это здесь? – но лишних комментариев оставлять не стал.

Женщина помогла выйти Добрыне, потом Тихонову, который волок с собой две лопаты.

Вязкая жара после прохлады кондиционера в салоне сдавила с такой силой, что Добрыню начало пошатывать. Прищурившись, он увидел бескрайнее подсолнечное поле. В конце июля подсолнухи только наливались соками, тяжелые шляпки, обрамленные желтыми листьями, смотрели на стоящее в зените солнце.

Автомобиль уехал, и женщина начала медленно спускаться с гравийной насыпи. Вокруг неё закружилась сухая пыль.

Тихонов отправился следом. Глаза его закрывали тёмные очки, а длинные седые волосы распустились и легли на вспотевшие плечи. Он приехал, как был, в шортах и тапочках. Голый живот пересекал уродливый шрам. Добрыня знал, что внутри Тихонов теперь набит землёй, как и он сам. Под шелушащейся кожей чесалось и покалывало.

Женщина углубилась в поле, время от времени расчищая дорогу серпом. Толстые мясистые стволы дрожали и разламывались от её сильных ударов. Добрыня плёлся, черпая носками кроссовок землю. Ещё вчера эти кроссовки были белыми, сейчас же приобрели тёмно-серый оттенок. Отстраненно Добрыня подумал о том, сколько денег он потратил на шмотки за свою жизнь. Заказывал коллекционные кроссы, худи, куртки из ограниченных серий. Футболка за двадцатку не казалась ему дорогой. Да и с чего бы? Денег всегда хватало, а Добрыня и не задумывался, откуда они брались.

– Ты должен быть ему благодарен, – сказала женщина, не оборачиваясь. – Злость не привела ни к чему хорошему. Если бы ты отдал должное своему отцу, то смог бы подготовиться ко встрече со мной. Хотя, он не верил. Решил, что той ночью у всех случилось массовое помешательство от жары, а потом ему просто повезло.

– И как бы я подготовился? – спросил Добрыня, сплевывая комочки сухой спрессованной земли.

– Нашёл бы руны. Затеял обмен. Попробовал бы откопать рожаниц, пока они не напитали соками нового Рода.

– Кого?

– Бога.

Они вышли на круглый пятачок изрытой и высушенной до трещин земли. Большие серые комья с торчащими корнями и пучками жёлтой травы наваливались друг на друга, будто недавно здесь проехал трактор.

Женщина забралась на рыхлый ком, расставив широко ноги и подняв руки к небу. Добрыня увидел, как солнечные лучи скользят по её лицу, путаются в волосах, лезут под платье. Тихонов встал рядом, безмолвно облизывая сухие губы, с которых сыпалась пыль.

– Мы пришли, бог мой, великий новый Род, – сказала женщина громко. – Корни твои теперь крепки, судьбы связаны. Пора облачиться в свежее и подняться к людям!

Листья подсолнухов терлись друг о друга, создавая вокруг тихий шелест. Женщина, закончив речь, легко спрыгнула, очертила серпом круг на земле и посмотрела на Тихонова и Добрыню.

– Чего замерли? – спросила она. – Копать здесь. Живее, милые мои.

1997

Пока ехали к полю подсолнухов, Вадим выкурил ещё три сигареты. В салоне было душно, жара массировала виски, а открытые окна не спасали. Врывающийся ветер тоже был обжигающе горяч.

– Хочу, чтобы ребенок никогда ни в чём не нуждался, – сказал Вадим вслух. Он вертел мысль об удачной судьбе для ребенка, не в силах от неё избавиться. В конце концов, если ты стал участником убийства, то можно хотя бы надеяться, что это было не зря.

– А для себя? – спросил Тихий.

– Немного. Мне что нужно? Домик или квартирку. Чтобы не посадили. Ну и на хлеб с маслом. Я не привередливый человек.

– Я бы для себя счастья хотел, – сказал Тихий. – С детьми непонятно повезет или нет, а у меня-то жизнь одна. Хотел её прожить так, чтобы ни о чём не жалеть. Вот сейчас еду с вами, придурками, и понимаю, что если выпутаюсь – то это и будет счастье.

– Выпутаешься, куда ты денешься, – подал голос Краб. Он рулил, всматриваясь сквозь подступающие сумерки, в дорогу.

Тела девушек сложили в багажнике, крепко связав руки и ноги. Девушки явно были мертвы, но Краб почему-то заявлял, что предосторожность не помешает. Вадим не сопротивлялся напору друга, а только курил и подхлёбывал из горлышка водки, пока она не закончилась.

– Эту ночь нужно пережить, – сказал он.

С обеих сторон потянулись поля – кукурузные и подсолнуховые. Где-то среди них Краб вдруг резко свернул и помчал прямо сквозь растения, ломая стволы.

– Нас поймают в два счета, – огрызался Тихий, трясясь на заднем сиденье.

Потом Краб затормозил, приглушил мотор. В наступившей тишине Вадим услышал, что в багажнике кто-то скребется. Он выбрался на улицу, пошатываясь от выпитого. Чёрное небо стремительно и густо заполнялось звёздами. Вокруг шелестели подсолнухи.

Хлопнула дверца, мимо решительно прошёл Краб, распахнул багажник. Изнутри раздался пронзительный женский вопль и снова заговорили на непонятном языке.

– Знаю я, знаю! – огрызнулся Краб, будто понимал. Он замахнулся лопатой и ударил с силой по чему-то мягкому. Речь прервалась. Краб ударил снова. – Говорю же, живучие твари. Ну, пойдём, надо яму выкопать.

– Они же живые, – заметил Вадим.

– В этом и смысл, – ухмыльнулся Краб.

В свете поднимающейся луны было хорошо видно его костлявое вспотевшее тело, покрытое наколками. Вадиму показалось, что на чёрных линиях тюремных рисунков прямо сквозь кожу проступают извивающиеся тонкие корни. Он моргнул – и видение исчезло.

Именно в этот момент Вадим подумал, что все сошли с ума.

2021

Добрыня копал долго. Земля была сухая и твёрдая, не желала поддаваться его напору.

Тихонов тоже копал, надрывно кряхтя. Кривой шрам на его животе распух и покраснел, словно собирался вот-вот лопнуть.

– В прошлый раз было легче, дорогой? – спросила женщина. Она сидела на земле, подобрав под себя ноги. – Помнишь, что ты просил? Счастья для себя. Выжить, и без последствий. Всё для тебя исполнили. Боги не обманывают, дорогой.

Тихонов не отвечал. Седые волосы трепетали на ветру.

В конце концов, лопата ткнулась во что-то мягкое, податливое. Добрыня опустился на одно колено, загрёб пальцами комья земли, и увидел часть лица: закрытый глаз, приплюснутый нос, уголок разбитой и потрескавшейся губы.

Дальше дело пошло быстрее. Вдвоем с Тихоновым они раскопали тело, вытащили его.

Это была девушка лет шестнадцати, обнаженная, с небольшой грудью, длинными пепельными волосами. Из лба торчали два рога, рассекающие покрытую пылью кожу. Ноги и руки перетягивали веревки, и женщина легко разрезала их кончиком серпа.

– Там ещё одна, – сказал Тихонов негромко.

Добрыня увидел сначала раскрытую ладонь с перепонками между пальцев, а потом и всё остальное.

Пока вытаскивали вторую девушку, первая села на земле, стряхивая с себя пыль, подставляя лицо солнцу. Она была жива, без вопросов. На коже засеребрились капли пота.

– Привет, солнце, – сказала женщина. – Я скучала.

– Здравствуй, мама Мокоша, – девушка звонко хихикнула. – Это было скучно. Я чуть с ума не сошла.

Добрыня и Тихонов уложили на землю вторую девушку, и мама Мокоша разрезала на ней верёвки, и девушка открыла глаза, и села, и провела ладонями по изгибам худого тела, счищая налипшую пыль. Сказала:

– Здравствуй, мама.

– Привет, солнце.

– Скучно столько лет лежать, света белого не видеть. Прорастаешь, прорастаешь, а вокруг одно и тоже.

– Я обязательно свожу вас в парк развлечений, накормлю мороженым и сладкой ватой, а ещё смотаемся в Питер, там есть классная квартира в центре. Вам обязательно понравится.

Мама Мокоша улыбалась тепло и искренне, разглядывая обнажённых девушек. Потом посмотрела на Добрыню.

– Работа ещё не закончена, милый, – сказала она. – Раскопайте нового Рода. Мы ждём.

Испепеляющее солнце выдавливало сквозь поры Добрыни пыль. Глаза болели. Он взялся за лопату и вернулся к яме. Хотелось лечь, задрав лицо к солнцу. В этом было его теперешнее предназначение. Но пока рано.

Он копал, пока не наткнулся на третье тело. Взялся за руку, усеянную наколками от плеча до запястья, и стал тащить.

1997

… – Я же говорил, – сказал Краб, глядя почему-то на Вадима. – Живучие, суки. Но им прорасти надо и всё такое. А потом воздастся всякому.

Краб замахнулся снова, чтобы ударить по израненному лицу девушки, но не успел.

Вадиму показалось, что темнота вокруг выжидательно замерла, мир сузился до размеров поляны, а сверху их всех накрыла выросшая во много раз луна. Бледный мерцающий свет заставил слезиться глаза. Ветер трепал тяжелые шляпы подсолнухов. Что-то шевельнулось справа от машины, и на капот вдруг запрыгнула женщина.

На вид ей было лет сорок. Густые волосы опускались ниже плеч. Одета в белый сарафан, стянутый поясом на талии, а ещё босонога. В правой руке держала серп.

Она выглядела как участница какого-нибудь старославянского фестивале. Сейчас из развелось много по всей стране. Сторонники возвращения обрядов, истинной веры, мифических богов прошлого.

Рожаниц…

Женщина легко спрыгнула с автомобиля и подошла к застывшему с лопатой наперевес Крабу.

– Достаточно, – сказала она. – Не трогай детей больше, дорогой. Они и так натерпелись.

– Что их боль по сравнению с болью появления нового мира? – спросил Краб, продолжая диковинно скалить зубы.

– Им нужно выродить, а не мучиться ради мучений.

Тихий спросил:

– Что тут происходит? – Он стоял на краю ямы, опершись о лопату, и напряженно рассматривал женщину. – Я подозревал, что ты нас куда-то впутал, но это уже запредельно.

Женщина повернулась к Тихому, чуть склонив голову.

– Хороший хранитель, – сказала она. – Чего тебе надобно, милый, чтоб всем хорошо стало. Какой уговор будет?

– Что ты несёшь? – спросил Тихий, поморщившись.

Не отводя взгляда от Тихого, женщина шагнула к Крабу, взмахнула серпом и вспорола ему живот от рёбер до паха. Вадим от удивления выронил недокуренную сигарету. Луна наползла на его сознание и окрасила мир в бледно-зеленоватые тона.

Краб продолжал безумно улыбаться, а из живота его вываливались слипшиеся комья благородной почвы и шлепались в яму, на тела девушек.

Из наколок проклюнулись корни и потянулись к земле, стремительно увеличиваясь в размерах, уволакивая Краба за собой.

– Я видел бога! – крикнул Краб, падая на колени. – Я видел свет, несомый забытыми тварями! Я разыскал их, следуя зову! Я совершил обряд! Я возрожу нового Рода и…

Из раскрытого рта вылезли корни, Краб завалился лицом в яму, подёргиваясь в конвульсиях. Между лопаток с хрустом вылез массивный коричневый отросток.

– Закапывайте, – махнула серпом женщина. Видя, что Вадим и Тихий не двигаются, уточнила. – Иначе вас самих закопает кто-нибудь ещё.

Вадим принялся орудовать лопатой с невероятной силой. Сухая земля закрывала три тела. Краб продолжал дёргаться. Он покрылся не только корнями, но и зеленоватыми отростками. Закрыв глаза, Вадим забормотал молитвы – все, что прошли на ум. Мечтал выбраться отсюда живым, рвануть к беременной жене и каждую неделю ходить в церковь. Только так.

– У нас есть выбор? – спросил Тихий. Хороший торгаш, знает своё дело.

– Вы можете попробовать сбежать, – ответила женщина. – Возможно, у вас даже получится. Либо преклоняете колено перед Мокошей и рожаницами и всячески помогаете прорастать новому Роду.

Вадим открыл глаза и сухо сглотнул. Вместо ямы высился неровный холм сухой земли. Ветер гонял среди пыли обрывки листьев подсолнухов.

– Что будет, если преклоним? – снова спросил Тихий.

– Рожаницы соткнут судьбы, какие захотите. Вашим детям.

– Это я уже слышал. А если не будет детей?

– Тогда ты останешься жив, милый. Пока не прорастёт новый Род.

Та, что называла себя Мокошей, прошла босыми ногами по холму, утаптывая его. Приблизилась к Вадиму. Он, испугавшись, заговорил молитву в полный голос. Женщина рассмеялась, подняла серп и кончиком ткнула Вадиму между бровей.

– С тобой всё ясно, – сказала она. ‒ На твоей могиле ещё будут мечтать станцевать.

Повернулась к Тихому. Протянула амулет в форме подсолнуха.

– Попробуешь убежать? Я дам фору, так и быть. Минуты две-три. Потом пеняй на себя.

Тихий откинул в сторону лопату. Взял амулет и засунул его в карман.

– Читал я сказки. С нечистой силой хоть так, хоть этак, всё равно в проигрыше будешь.

Женщина не ответила, а молча проткнула кончиком серпа Тихому кожу между бровей. Вадим смотрел, как у Тихого по носу медленно ползёт струйка крови. У него, наверное, было то же самое, но руки не поднимались стереть.

2021

Когда Добрыня потянул, пыльные пальцы крепко ухватили его за запястье и подались вперёд. Земля ссыпалась с худого тела, густо покрытого не только наколками, но и пылью.

Из ямы показалась скуластая и лысая голова с оттопыренными ушами. Веки поднялись, обнажая белые глаза без зрачков.

– Новый Род! – заверещали обнаженные девушки. – Он пророс, он пророс окончательно!

Из ушей его, из ноздрей, сквозь кожу и линии наколок тянулись к жаркому солнцу тонкие зеленые стебли. Он проросли на подбородке и над верхней губой, на макушке и из уголков глаз. То, что когда-то было человеком, было выше Добрыни, шире, живее.

Солнце ослепило. Мягкая ладонь опустилась на лицо Добрыне. От неё пахло свежей травой.

– Добро, на вырост, – голос у Рода был глубокий и ясный.

Добрыня почувствовал, что он и правда отсёк лишнее в своём имени и стал Добром – ясным, светлым, на будущее. Для других богов, которые прорастают каждый в своём уютном месте, на кукурузных и подсолнечных полях, среди грядок помидоров и огурцов, на лесных полянах. Их много. Они наливаются соками. Скоро, совсем скоро выберутся один за другим и вернут себе власть, давным-давно отобранную другим Богом.

Добрыня обмяк и упал в яму, лицом к солнцу. Живот его разорвался, выпуская свежую, добрую землю, в которую рожаницы посадят другие семечки, чтобы взрастить ещё.

– Тихо. На плодовитость. – сказал Род, дотрагиваясь до Тихонова.

Ноги того подкосились. Он упал тоже, рядом с Добром. Из распоротого живота вывалились комья чёрнозёма.

Тут же подбежали рожаницы, опустились на коленки, вырыли пальцами в животах ямки, закинула туда семена, зарыли и полили собственными слезами.

Жарко было. Невыносимо жарко.

Добро наблюдал за ними, улыбаясь. Пыль застилала глаза и забивалась в горло и ноздри.

Видел он, как новый Род покрывается зеленью, врастает в землю гигантским божественным стволом, и каждый сочный стебель, каждый лист вбирает в себя силу солнца.

Рожаницы забросали яму землей, смеясь и переговариваясь между собой. Засыпали Добро и Тихо, а потом подбежали к матери и обняли её за талию с двух сторон.

– Ты обещала сладкое!

– Обещала показать Питер!

Та, что называла себя Мокошей, потрепала каждую по волосам.

– Раз обещала, пойдёмте, милые. Всё для вас.

Новый Род благословил их, а сам остался среди поля. Набираться сил.

2023

Женщина подсела к Родиону в автобусе.

Он не хотел никого видеть или разговаривать, но как-то так получилось, что уже через десять минут тряски по ухабистому бездорожью между Петрозаводском и Сортавалой, держал женщину за руку и выталкивал из себя слова.

– Я любил маму больше жизни. Она у меня была лучшая. Мы с ней чего только не делали. И в походы, и на соревнования, и на занятия. Всегда меня понимала. Делала всё, чтобы я был счастлив.

– А отец? – вкрадчиво спросила женщина. На вид ей было чуть больше сорока. В густых длинных волосах серебрилась седина.

– Отца я не помню. Мама жила с ним в конце девяностых… недолго... Мне было три, когда он наставил маме синяков и ушёл. Меня хотел с собой забрать, но мать не дала. Тогда взял окурок и вот.

Родион показал на кругляш шрама между бровей. Почти незаметный, если не приглядываться.

– Как умерла твоя мама?

– Сердце. Шла на базар за продуктами и упала.

Родион пожал плечами, не в силах больше разговаривать. Слёзы застряли в горле.

– Вот что, милый, – сказала женщина. – Я знаю, как помочь твоему горю. Через две остановки будет поле. Мы выйдем и прогуляемся. Я покажу тебе кое-что. И расскажу, кто был твоим отцом. Видишь ли, так получилось, что я его знала. Именно он оставил на память не только шрам, но и этот прекрасный амулет.

Она показала Родиону небольшой амулет в форме кукурузы. Мама хранила его в шкатулке под телевизором.

Автобус тряхнуло. Сухая пыль, гонимая ветром, ударила по стеклу. Женщина погладила Родиона по ладони и негромко спросила:

– Ты готов?