Корнелл Вулрич «Поцелуй кобры». Финал

Я выуживаю носовой платок и стараюсь говорить спокойно и беззаботно:

— Вот, вытри. Только осторожно, не пытайся соскрести, — впрочем, рука моя дрожит, как у шестидесятилетнего старика. — Легонько, не касайся ее языком.

И вот тут я и сажусь в лужу. Вину нужно вытащить сигарету. Он берет ее пальцами, приоткрывает рот. Сигарета прилипает к верхней губе! В точности как было у старика!

Вин дергает сигарету, я не успеваю его остановить, он морщится и ахает.

Я тут же вскакиваю на ноги.

— Что такое?

— Губу порезал, — отвечает он и со злостью отбрасывает сигарету. Не успев очухаться, он выскакивает из кровати. Тут же тащу его к двери.

— В ванную, быстро! — выдыхаю я. — Возьми мою бритву, разрежь губу до десны, если придется, даже если будет жестко кровоточить, — это твой единственный шанс!

Вин безоговорочно подчиняется — должно быть, его напугало мое лицо. Я не следую за ним: нельзя. Меня так трясет, что, глядишь, горло ему ненароком перережу. Ревет вода, Вин кричит от боли: вот и все.

Вторая ошибка. Когда разрезали рану, туда попало еще больше этой красной дряни. Вин молод, возможно, он смог бы побороть то небольшое количество, которое проникло сквозь порез. Слишком поздно, я вспоминаю слова судмедэксперта: «Он поражает не кровь, а нервы». Кровопускание не поможет, это же не укус гремучника. Я убил парня!

В дверях возникает Вин, белый как полотно. По подбородку и пижаме течет кровь, будто сосуд в носу лопнул. Все не так: он разрезал себе губу до самого носа. Но уже началось, яд уже вступил в дело, уже отравляет его, а он не знает, что делать.

— Зачем ты заставил меня это сделать? Мне… — Пошатываясь, он пытается приблизиться ко мне. А потом, кажется, все понимает — всего на миг понимает то, что должен был понять уже давно.

Я кладу Вина на кровать — все, что могу для него сделать. Там же все и заканчивается.

— Ты же не бросишь меня, правда? Чарли, я не хочу умирать! — только и успевает сказать он, и голос затихает, словно старая пластинка под тупой иглой, — и вот уже ничего не разберешь.

Уже никак не смогу помочь, поэтому просто отворачиваюсь к стене и закрываю уши ладонями, чтобы не слышать ничего. Чарли, я не хочу умирать! Вин молчит, все кончено, но слова все звенят и звенят в ушах. Я буду слышать их еще долгие годы.

Потом, не глядя, накрываю его и иду к себе. У меня дела — и, кроме меня, их никто не доведет их до конца. Снаружи доносится какой-то тихий звук, будто что-то проползает по коридору и лестнице на первый этаж. Все хорошо, я запер окна и двери. Чарли, я не хочу умирать! Нет уж, никаких судебно-психиатрических экспертиз. Не в этот раз — слишком просто. Психбольница будет слишком хорошим исходом.

Достаю из шкафа пистолет — он лежал там с нашего приезда, — вынимаю барабан. Два патрона. Вполне достаточно. Заталкиваю барабан и вешаю пистолет на бедро. Потом беру длинный шест, стоящий в углу, — не то черенок от швабры, не то еще что, иду по коридору к комнате Веды. Она ломится в дверь на первом этаже. Слышно, как царапает ее, трясет, пытается выбраться из дома. Подождет.

Поворачиваю клетку передом к себе, слышно, как дребезжит решетка. Потом отхожу назад и концом шеста открываю дверцу. Тем же шестом поддеваю покрывало с кровати. В реечном дне вырезано что-то вроде лаза. И оттуда выглядывает голова в капюшоне, а потом медленно выползает длинное поблескивающее тело самой смертельной штуки на свете — индийской королевской кобры! Я ошарашенно таращусь на двойника Веды. Та же чешуйчатая блестящая шкура — даже отметина в виде вопросительного знака на капюшоне точно такая же! Бесконечное тело выползает из клетки, словно гигантский черно-зеленый червяк зубной пасты из тюбика. Меня тошнит от отвращения. Почти шесть метров в длину — настоящее чудовище. Все могло бы закончиться прямо здесь, в этой комнате, но тварь отупевшая, медлительная из-за холодного климата и долгого заточения.

Она замечает меня, стоящего на другом конце комнаты. Медленно поднимается на высоту моих колен, балансирует на хвосте, готовясь напасть. Тут же раздувается чудовищный капюшон, преисполненный инфернальной враждебности. В комнате не слышно ни звука. Не дышу. Стук в дверь с первого этажа затих. И в тишине я неожиданно понимаю: Веда вернулась в комнату и стоит сейчас где-то за спиной.

Я не смею повернуться, не смею ни на миг отвести взгляд от зловеще танцующей воронки смерти. Внезапно чувствую, как исчезает вес на бедре. Веда забрала пистолет!

— Ты запер себя со смертью, — шепчут из-за плеча.

Секунда растягивается на час. Веда крадется вдоль стены, пока не показывается на глаза. Даже не смотрю на нее. Она наставляет на меня мой собственный пистолет. Но такая смерть вовсе не страшит.

Я внезапно падаю на колени, сдергиваю шест с кровати, словно удочку. Поддеваю алое одеяло и простыню. Простыня легче, она падает, а вот одеяло остается. Ядовитая тварь под ним уже раскрывает жуткий рот. Одеяло мягко падает, накрывает чудовище складками как раз в тот момент, когда голова уже откидывается назад за миг до укуса.

Через секунду в одеяло приходится удар. Под ним возникает бугор, который тут же пропадает, — голова змеи после броска. А потом одеяло шевелится, бьется и дергается: тварь пытается выбраться.

У стены на миг вспыхивает пламя, руку сильно обжигает, но стоит уронить шест — и я покойник. Я сжимаю черенок от швабры искалеченной рукой и со свистом опускаю его на одеяло. От удара он ломается надвое, но я колочу по одеялу коротким концом, пока оно не перестает шевелиться. Даже после этого я топчу его подкованными каблуками ботинок, пока в некоторых местах не появляются пятна.

Веда стоит у стены с дымящимся пистолетом в руке.

— Ты убил бога! — стонет она. Если она и правда поклонялась этой твари, сейчас для нее наступил конец света. Пистолет выскальзывает из руки, с лязгом падет на пол. Я бросаюсь вперед и хватаю его. Она сползает спиной по стене, падает на колени и неподвижно смотрит на меня. И ничего, кроме учащенного дыхания, не выдает ее чувств.

Иногда, в моменты величайшего напряжения, почти безумия, можно мыслить яснее всего. И сейчас, стоя на пороге безумия, я вдруг понимаю, как все было подстроено, — когда уже слишком поздно, когда старик и Вин уже мертвы. Бугор под одеялом навел меня на догадку. Фланель, найденная мной в шкафу!

Веда держала ее перед дверцей: так она собирала яд, когда кобра кусала ткань. Потом смешивала его с помадой в деревянной ступке. Мазала губы камфорным льдом, поры стягивались намертво — так получался защитный слой для нанесения помады. А потом Веда целовала жертву, оставляла отметину, предлагала сигарету…

Они и сейчас на комоде, эти длинные толстые сигареты. Я вынимаю парочку из коробки. Потом беру из ряда флаконов бутылочку с клеем и капаю на кончик каждой сигареты. Веда тоже делала так — и теперь я понимаю зачем.

Он мгновенно высыхает, но влага человеческого рта разбавляет клей, и сигарета прилипает к губам. Веда видит, что я делаю, но все равно не двигается, не пытается бежать. Ее бог умер, и теперь она целиком во власти восточного фатализма. И я почти смягчаюсь. Но в ушах... Чарли, я не хочу умирать! — звенит у меня в ушах.

Я оборачиваюсь к ней. Говорю, будто ничего не было, будто Вин просто спит в соседней комнате:

— Возьми сигарету.

Она трясет головой, вжимается в стену.

— Лучше возьми, — продолжаю я и тут же поднимаю пистолет и направляю ей в лоб. Она понимает серьезность моих намерений. Всем видом показываю, что второй раз просить не буду. Берет сигарету.

— Что я сделала? — начинает было она.

— Ничего, — отвечаю я. — Ничего, что я могу доказать — или хочу доказывать. Приведи себя в порядок. Ты справишься.

Веда бледно улыбается: может, с фатализмом, может — потому что думает, что сможет перехитрить меня. Красит губы. Поднимает сигарету. Но тут я замечаю, что она хочет перевернуть ее.

— Не надо, не тем концом. Тем, с которого полагается курить.

Она берет в рот пропитанный клеем кончик сигареты, я зажигаю спичку. Она ничего не говорит, но улыбка пропадает, а глаза расширяются от ужаса.

Зажигаю свою, тоже пропитанную клеем.

— Я покурю с тобой: они обе одинаковые. Для успокоения совести, понимаешь? — Я сделаю все в точности как она, шаг за шагом — хочу знать, понять, когда все произойдет. Не знал, что могу быть так жесток, но… Чарли, я не хочу умирать!

Она курит короткими затяжками, не дает сигарете задерживаться на одном месте. Думает, что так сможет спастись. Это легко прекратить.

— Руки прочь. Еще раз дотронешься — и я выстрелю.

— Шива! — стонет она. Наверное, так зовут их богиню смерти. А потом оборачивается ко мне: — Ты меня убьешь?

— Нет, ты убьешь себя сама. Докуришь сигарету, а потом ребята из Лос-Анджелеса признают тебя поехавшей.

И мы молчим. Сигареты медленно догорают. Свою я тоже не вынимаю. Руки Веды то и дело тянутся ко рту, но пистолет отпугивает их снова и снова. Время на моей стороне. Ей становится тяжело дышать, но не от страха, а от никотина и горящей бумаги. Глаза Веды слезятся. Даже заядлый курильщик не смог бы выкурить десятидюймовую сигарету за один присест, не сделав перерыва.

Я и сам не справляюсь, вынимаю сигарету изо рта — нижнюю губу обжигает болью. Веда держится, знает, что от этого зависит ее жизнь.

Перед лицом смерти я поступил бы так же. Вижу, как она пытается отклеить сигарету кончиком языка. Без толку. Она начинает задыхаться, из глаз текут слезы. Она ерзает и извивается, старается вдохнуть. Возможно, это пытка, но мальчишка на втором этаже тоже успел почувствовать, каково это, когда тебя словно пронзает тысяча раскаленных игл.

И вдруг откуда-то из глубины тела Веды исходит низкий стон. Кашель и вздохи замолкают. Сигарета падает на пол. По подбородку бежит струйка крови — чище, ярче, чем помада на губах. Я кладу пистолет рядом с Ведой и наблюдаю, что же она будет делать. Выбор за ней!

— Остался один патрон, — говорю я. — Если считаешь, что сможешь выдержать то, что сейчас начнется, считай, ты сможешь отомстить мне.

Она слишком хорошо знает, что будет, поэтому не тратит время зря.

Веда хватает пистолет, глаза загораются.

— Я сдохну, но прихвачу тебя с собой! — выдыхает она.

Она наставляет на меня ствол. Четыре раза нажимает на спусковой крючок и четыре раза пистолет просто безобидно щелкает. Наверное, заряжены были первая и последняя каморы, остальные пусты.

Теперь у Веды совсем не осталось времени на месть. Тело уже начало подергиваться. Она направляет пистолет на себя.

— Еще немного, и все кончится, — говорю я и отворачиваюсь.

На этот раз за спиной раздается выстрел и что-то тяжелое поленом валится на пол. Перевязав носовым платком пульсирующую от боли руку, я спускаюсь в прихожую: парни из Лос-Анджелеса вот-вот подъедут. Жду их, но уже не пытаюсь убить время за сигаретой.