Названый Дмитрий. Идентификация

20 июня 1605 года, с раннего утра, москвичи и пришлый люд толпились на улицах, ведущих из Кремля в Коломенское. Кровли домов и церквей, деревья, колокольни, башни и стены были усыпаны народом. Духовенство собралось на Красной площади. Солнце ярко играло на расшитых золотом ризах и окладах икон, горевших драгоценными камнями.
Ждали приезда того, кто десять дней назад в грамоте, зачитанной на Лобном месте его гонцами, Наумом Плещеевым и Гаврилой Пушкиным, объявил москвичам о забвении прошлых вин и подписался: «Мы, пресветлейший и непобедимейший монарх, Димитрий Иванович, Божьей милостью Император и Великий Князь всея Руси и всех Татарских царств и иных многих Московской монархии покоренных областей Государь и Царь».
Ровно в полдень показалось торжественное и пышное шествие, растянувшееся на несколько верст. Впереди ехали польские латники, в крылатых шлемах и блестящих панцирях, знатные паны в кунтушах и конфедератках. Примкнувшие к ним польские музыканты играли на трубах, литаврах и барабанах. За ними шли полки стрельцов, медленно катились царские кареты, заложенные шестернями, и праздничные кареты бояр. Следом, окруженный толпой бояр и окольничих, на белом коне, в великолепном платье и дорогом оплечье ехал сам царь. Замыкали шествие казаки, рейтары и литовская дружина.
Под звон всех московских колоколов толпа падала ниц и кричала:
— Здравствуй, отец наш, государь и великий князь Дмитрий Иванович! Сияй и красуйся, солнце России!
Новый царь отвечал:
— Дай Бог вам тоже здоровья и благополучия. Встаньте и молитесь за меня!
Доехав до Красной площади, царь слез с коня и направился в Архангельский собор, чтобы помолиться у гроба своих предков. Небольшого роста, коренастый, с круглым, смуглым безбородым лицом и проницательным взглядом маленьких глаз, он приветливо кланялся расступавшемуся перед ним народу. Отовсюду слышались крики: «То истинный Дмитрий!»
А спустя одиннадцать месяцев, в ночь на 18 мая 1606 года, покалеченный и окровавленный, он лежал на полу в своем дворце и на настойчивый вопрос склонившихся над ним бояр: «Кто ты таков, злодей?» — отвечал: «Вы знаете: я Дмитрий, несите меня к моему народу». Мушкетный выстрел прекратил его мучения.
Толпа три дня ругалась над его телом — плевала, колола ножами... Чья-то рука положила на лицо убитого маску — символ его удивительной судьбы.

ЗАПРЕТНАЯ ТЕМА

Личность названого Дмитрия (как его называли в дореволюционной исторической литературе) всегда притягивала к себе внимание историков. Однако открыто высказать свое мнение ученым долгое время мешала цензура. Характерна позиция, занятая в этом вопросе историографом XVIII века Герардом-Фридрихом Миллером. В своих печатных трудах он придерживался официальной версии о личности Самозванца, но это не было его истинным убеждением. Автор «Путевых записок» англичанин Уильям Кокс, посетивший Миллера в Москве, передает следующие его слова:
— Я не могу высказать печатно мое настоящее мнение в России, так как тут замешана религия. Если вы прочтете внимательно мою статью, то вероятно заметите, что приведенные мною доводы в пользу обмана слабы и неубедительны.
Сказав это, он добавил, улыбаясь:
— Когда вы будете писать об этом, то опровергайте меня смело, но не упоминайте о моей исповеди, пока я жив.
В пояснение сказанного Миллер передал Коксу свой разговор с Екатериной II, состоявшийся в один из ее приездов в Москву. Государыня, видимо уставшая от новоявленных Петров III и княжон Таракановых, интересовалась феноменом самозванства и, в частности, спросила Миллера:
— Я слышала, вы сомневаетесь в том, что Гришка был обманщик. Скажите мне смело ваше мнение.
Миллер поначалу почтительно уклонился от прямого ответа, но, уступив настоятельным просьбам, сказал:
— Вашему Величеству хорошо известно, что тело истинного Дмитрия покоится в Михайловском соборе. Ему поклоняются и его мощи творят чудеса. Что станется с мощами, если будет доказано, что Гришка — настоящий Дмитрий?
— Вы правы, — улыбнулась Екатерина, — но я желаю знать, каково было бы ваше мнение, если бы вовсе не существовало мощей.
Однако большего ей добиться от Миллера не удалось.
В общем, Миллера можно понять. Что стало бы с ним, заезжим лютеранином, посмей он посягнуть — пускай и во имя научной истины, пускай и в царстве просвещенной Фелицы — на чужие святыни!
В XIX веке историки выказали больше смелости. Большинство наиболее видных представителей русской исторической науки (Н.И. Костомаров, С.Ф. Платонов, Н.М. Павлов, С.М. Соловьев, К.Н. Бестужев-Рюмин, С.Д. Шереметев, В.О. Ключевский ) — так или иначе отвергли легенду о царствовании Гришки.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В УГЛИЧЕ?

Полуторагодовалый царевич Дмитрием был сослан в Углич сразу же после смерти Ивана Грозного в 1584 году, вместе со своей матерью Марией Нагой и тремя дядями. На московский престол сел его слабовольный и больной старший брат Федор Иоаннович. При нем все нити управления государством сосредоточились в руках Бориса Годунова, царского шурина. Федор был бездетен, и Бориса подозревали в намерении захватить трон после смерти царя. Единственным препятствием на пути Бориса к престолу был царевич Дмитрий, и очень многие на Руси спрашивали себя: решится ли Борис на последний, страшный шаг?
В России сбываются только худшие ожидания. 15 мая 1591 года по Москве молнией разнеслась весть: царевича Дмитрия не стало!
В Углич была срочно направлена следственная комиссия во главе с боярином Василием Ивановичем Шуйским. Результатом ее работы стало так называемое «Угличское следственное дело» — документ, сохранившийся до наших дней, хотя и в испорченном виде: у него отсутствуют начало и конец. Угличское дело было зачитано перед государем и Земским собором. Из него вырисовывалась следующая картина. Царевич, страдавший «падучей» (так называли тогда эпилепсию), играл во дворе в тычку вместе с четырьмя мальчиками, его сверстниками. Игра эта заключалась в том, чтобы попасть ножиком в лежащее на земле кольцо. Вдруг Дмитрий забился в припадке и, падая, глубоко ранил себя ножом в шею. Такое объяснение случившегося несчастья удовлетворило тогда всех присутствующих на соборе.
Но можно ли доверять выводам угличской следственной комиссии?
Пожалуй, самым любопытным моментом в угличском деле является поведение одного из главных его фигурантов — Василия Шуйского, который поочередно заявил следующее:
– что царевич погиб в результате несчастного случая, наткнувшись на нож в припадке эпилепсии (версия 1591 года, оглашенная на Земском соборе);
– что Борис Годунов приказал убить царевича, но мать Дмитрия спасла ему жизнь, подменив сына другим ребенком, а тот, кто въехал в Москву 20 июня 1605 года, есть самый настоящий, истинный царевич Дмитрий (версия 1605 года, при вступлении названого Дмитрия на престол);
– что не было ни несчастного случая, ни чудесного спасения, а на самом деле царевич Дмитрий был зарезан в 1591 году подосланными убийцами, по приказу Бориса Годунова (версия 1606 года, когда Шуйский примерил шапку Мономаха и обнародовал свое последнее слово в этом деле). Поспешная канонизация царственного младенца официально закрепила это ручательство бесстыжего лжеца, и версия об убийстве Дмитрия получила статус исторического факта, за достоверность которого ручались Церковь, государство и официальная наука .
Очевидно, что в двух случаях из трех Шуйский нагло солгал. Но когда именно?
Сильная сторона версии о несчастном случае состоит в том, что в 1591 году следствие велось по горячим следам, а его итоги были оглашены перед царем и Земским собором. Однако внимательное изучение материалов угличского дела показывает, что в нем нет ни одного подлинного свидетеля случившегося, а в отношении многих важных деталей господствует полная путаница и неразбериха. 94 человека из 152 опрошенных выступают в деле как очевидцы, между тем только один из них — стряпчий Семейка Юдин — говорит, что сам видел издалека, как царевич «накололся» на нож. Остальные свидетельствуют о его смерти с чужих слов. Отсутствуют какие-либо указания на осмотр следователями тела Дмитрия.
У версии об убийстве царевича сильных сторон нет вообще. Эта история шита белыми нитками, и ни один серьезный историк ей никогда не верил. Уже Карамзин в своей «Истории государства Российского» хотел снять с Бориса «несправедливую охулку», как он выражался, и не сделал этого только потому, что побоялся выступить публично против официального мнения государства и Церкви.
Что касается версии о спасении царевича, то она совсем не так неправдоподобна, как может показаться на первый взгляд. У историков накоплено множество доказательств в ее пользу.

ЕСЛИ НЕ ГРИШКА, ТО КТО?

Почему Григорий Отрепьев не годится на роль названого Дмитрия?
Биография Григория Отрепьева известна по двум основным источникам. Первый — это окружная грамота патриарха Иова, изданная 14 января 1605 года, то есть еще во время правления Бориса Годунова. Вторым является так называемый «Извет Варлаама», опубликованный в 1606 году правительством Василия Шуйского. Сразу заметим, что они далеко не во всем совпадают друг с другом. Но в целом рисуют следующую картину.
Григорий принадлежал к роду незнатных дворян Нелидовых, один из представителей которого в 1497 году получил прозвище Отрепьев, закрепившееся за его потомками. С детства Григорий отличался тяжелым характером, буянил, ссорился с отцом, пьянствовал и даже вроде бы был замешан в каком-то преступлении. Чтобы уйти от наказания, постригся в монахи. Спустя некоторое время мы видим его уже на патриаршем дворе, где он служит переписчиком. Однако в 1593 году он внезапно бежит из Москвы в Литву, где объявляет себя спасшимся царевичем Дмитрием.
Таково вкратце содержание этого романа, за достоверность которого и сегодня готовы поручиться многие ученые.
А теперь приглядимся к человеку, который под именем Дмитрия сидел на московском престоле с июня 1605 по май 1606 года.
Согласно официальной Гришкиной биографии, ко времени воцарения ему должно было бы исполниться около тридцати лет. Но все очевидцы, видевшие Дмитрия, единодушно свидетельствуют, что это был юноша не старше 22–25 лет (кстати, царевич Дмитрий и родился в 1583 году). При этом во внешнем облике, умственных и нравственных качествах Дмитрия не было ничего от истаскавшегося пьяницы с монастырским образованием. Иностранцы в один голос говорят о его аристократической внешности, благородной манере поведения, начитанности и прочих качествах тогдашнего хорошего воспитания. Например, папский нунций Рангони, видевший Дмитрия своими глазами, пишет следующее: «Хорошо сложенный молодой человек… Его белые длинные кисти рук обнаруживают благородство его происхождения. Говорит он очень смело. Его походка и манеры действительно носят какой-то величественный характер». Капитан Маржерет, возглавлявший в Кремле полк иноземных наемников, считал, что манера Дмитрия держать себя доказывала, что он мог быть только сыном венценосца: «В нем блистало какое-то неизъяснимое величие», — пишет он. А уж Маржерет, лично знакомый с Генрихом IV Бурбоном, разбирался в манерах королей. Еще один очевидец, Буссов, говорит, что руки и ноги Дмитрия выдавали его аристократическое происхождение, то есть были изящными и не ширококостными.
Между тем Отрепьевы никогда не принадлежали к аристократическим фамилиям и непонятно, в каких монастырях и кабаках Григорий мог набраться благородства. Конечно, он некоторое время посещал вместе с патриархом царский дворец, но если Отрепьев и подучился там учтивости, то вряд ли можно допустить, что патриаршему переписчику позволили выработать величественные манеры. Помимо того известно, что Дмитрий был чрезвычайно воинствен, не раз доказал в бою свое умение владеть саблей и укрощать самых горячих лошадей. Он говорил по-польски, знал (впрочем, нетвердо) латынь и производил впечатление европейски образованного человека. Объяснить, откуда взялись эти качества у Гришки Отрепьева, невозможно.
Интересно, что Пушкин, следуя в «Борисе Годунове» официальной версии о Самозванце, чутьем поэта гениально уловил его несхожесть с Отрепьевым. Фактически в трагедии Самозванец состоит как бы из двух человек: Гришки и Дмитрия. Достаточно сравнить сцену в корчме на литовской границе со сценами в Самборе: другой язык, другой характер!
По всей видимости, вопрос о том, был ли Дмитрий на самом деле Григорием Отрепьевым, не очень занимал Годунова. Ему важно было лишь доказать, что самозванец является русским, с тем, чтобы на этом основании требовать его выдачи. Поэтому Борис объявил его Григорием Отрепьевым — первым попавшимся мерзавцем, мало-мальски подходившим на эту роль.
В 1605 году Годунов почти признался в этом. Его посол Постник-Огарев, прибывший к Сигизмунду с письмом, в котором Дмитрий все еще назывался Отрепьевым, в сейме вдруг заговорил не о Гришке, а совсем о другом человеке — сыне не то какого-то крестьянина, не то сапожника. По его словам, этот человек, носивший в России имя Дмитрий Реорович (возможно, это искаженное в польском тексте отчество Григорьевич), и называет теперь себя царевичем Дмитрием. Помимо этого неожиданного заявления, Огарев удивил сенаторов другим замечанием: мол, если самозванец и в самом деле является сыном царя Ивана , то его рождение в незаконном браке все равно лишает его права на престол. Этот довод, повторенный тогда же в письме Бориса к императору Рудольфу, отлично показывает цену, которую имела в глазах Бориса версия о тождестве Отрепьева с Дмитрием.
Обратим внимание еще вот на что: официальная версия представляет нам Дмитрия сознательным самозванцем. Между тем еще Ключевский заметил, что загадка Дмитрия — прежде всего загадка психологическая. «Он (Дмитрий. — С. Ц.) держался, — пишет историк, — как законный, природный царь, вполне уверенный в своем царском происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом. Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же». Другими словами Дмитрий не играл роль законного наследника московского престола, а в самом деле ощущал себя прирожденным царем. С этим внутренним убеждением он выступил в поход на Москву, имея под началом всего две-три тысячи шляхтичей и казаков, с которыми иной авантюрист поостерегся бы потревожить даже границы Московского государства, с ним же он и закончил свою короткую жизнь.
Итак, названый Дмитрий явно не был Григорием Отрепьевым. А вывод, который следует из этого факта, сделал уже больше ста лет назад историк Константин Бестужев-Рюмин: если Дмитрий не был Гришкой, то он мог быть только настоящим царевичем.
Однако, опираясь на одни лишь письменные источники, нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение. Таким образом, у историков остался последний способ внести ясность в вопрос о личности названого Дмитрия, а именно: провести генетическую экспертизу скелета Ивана Грозного и останков угличского младенца, которые считаются мощами царевича Дмитрия.

Л и т е р а т у р а
С о л о в ь е в С . М. История России с древнейших времён. Т. VIII. М., изд. «Мысль»; 1993.
К о с т о м а р о в Н. И. Кто был первый Лжедмитрий? — СПб., 1864.
Б и ц ы н (Н. М. Павлов). Правда о Лжедмитрии // День, 1864; Русский Архив, l886, № 8.
Б е с т у ж е в - Р ю м и н К . Н . Обзор событий смутной эпохи // Журнал Министерства Народного Просвещения, 1887, № 7.
П л а т о н о в С . Ф . Древнерусские повести и сказания о смутном времени. — СПб., 1888.
С у в о р и н А . С . О Димитрiи Самозванце. Критическiе очерки. — СПб., 1906.
Ше р е м е т е в С . Д . По поводу родословия Нагих. — СПб., 1900.
Ц в е т к о в С . Э . Царевич Дмитрий. Сын Грозного, 1582—1606. Марина Мнишек. — М., 2005.

Опубликовано
Дилетант. № 10, 2012.
Наука и жизнь. №2, 2013


С.Э. Цветков