Мы сидим на прокуренной кухне, разделённые икеевским столом, и пьём крепкий до горечи зелёный чай. Половина четвертого утра, ночь почти прожита, совсем скоро чёрное зеркало окна станет серым экраном. Он курит, стряхивая пепел в остатки салата, я просто сижу, исподтишка изучая обстановку.
А она сюрреалистична, эта обстановка: на ржавой советской батарее висят пиджак с галстуком, официально чёрного цвета, как у агента Смита, рядом с пиджаком - литровая банка с каким-то краказямбриком, плавающим в спирте. Что-то среднее между ящерицей и скорпионом, насколько можно понять в неверном свете свечи.
Шкаф из нержавеющей стали, с двумя рваными отверстиями, пробитыми изнутри, советская тумбочка - старая, рассохшаяся - на ней несколько горшочков с ростками. Довершение к картине, вишенка на торте - дубовое чудовище с множеством ящичков и полочек, обильно украшенное резьбой: я не силен в антиквариате, но даже мне понятно, что этот предмет мебели старше меня на пару жизней.
Наконец тот, кто скоро станет моим учителем и наставником, произносит:
- Дорога выбирает сама. Это первое, что ты должен понять.
Киваю.
- Ты не понимаешь. Показать тебе что-то я могу, хотя второй раз уже не так интересно...
Первый раз был часа два назад, и я всё ещё "перевариваю" увиденное.
- ...но ты со временем себя убедишь, что тебе что-то почудилось, где-то послышалось, и вообще тебе в чай мухоморов добавили...
Была у меня такая мысль, да. Когда чахлый лесопарк с каждым шагом превращается в дебри из деревьев толщиной с цистерну, когда над тобой проносится летучая мышь размером с дога - такая мысль появится неизбежно.
- ...потому что иначе придется признать, что чудеса бывают. Случаются. От слова "случка", не иначе.
Он долго кашляет: с надрывом, взахлёб, и рассматривает ладонь, прикрывавшую рот. В слабом свете огонька свечи она кажется чёрной, будто в смоле измазана.
- Только они застенчивые, чудеса. При публике стесняются случаться - продолжает он, как ни в чём не бывало. - Чтоб они случались, придётся стать чудом самому. Как я. Хочешь?
Молчу, понимаю - мой ответ ему не нужен.
- Мы люди взрослые, отговаривать и переубеждать тебя не буду. Я это почему говорю - чтоб ты понял: результат я не гарантирую. И никто из знающих не гарантирует, мы тебе не донхуаны с кактусами. Тут всё по-взрослому.
Только теперь я верю ему окончательно.
Я искал его три года, почти четыре. Не конкретно его, конечно: но...

Когда ты журналист и ведёшь колонку, посвящённую паранормальным явлениям, вера в эти явления исчезает очень быстро. Хотя бы потому, что три четверти этих явлений приходится придумывать самому, находить в сети, высасывать из пальца и так далее. Оставшаяся четверть вполне логично объясняется законами физики и человеческим фактором, в том числе и психическими расстройствами. И ты быстро становишься скептиком по умолчанию до тех самых пор, пока не происходит действительно необъяснимое и невероятное - но даже тогда цепляешься за привычную картинку мира, где люди пропадают без вести в сторону запоев, чёрных трансплантологов и деструктивных сект.
Тогда, почти четыре года назад, необъяснимое началось как пожар в лесу - с маленькой искры интервью, так и не опубликованного.
Интервью с ребенком, девочкой двенадцати лет, двойник которой был обнаружен в том самом лесопарке. Фрагментарно обнаружен, проще говоря - частями. Кусками. Расчленённо.
Вот только через неделю эта девочка оказалась во дворе собственного дома, живая и здоровая.
Мама девочки, как ни странно, не сошла с ума. Истерика у неё случилась, не без этого, но после истерики она вполне адекватно позвонила другу детства, то есть мне. И очень напряжённым голосом попросила приехать как можно скорее, ибо тут такоооое....
Так я впервые столкнулся с Зазеркальем.

- Вся эта дичь из Зазеркалья - ну, тени, отражения, - неизбежно доведёт тебя до самоубийства. Вернее сказать, убьёт тебя твоими же руками, они умеют... Сделать так, чтобы ты видел не то... Блядь!
Он хлопает ладонью по столу с такой силой, что подпрыгивают стаканы. - Как я ненавижу наш великий и могучий, понимал бы ты... Проще ещё одно чудо показать.
Взмахом руки он сбрасывает со стола всё, кроме чайника, из которого выливает остатки заварки на полированную древесину. Поднимает над лужицей свечу:
- Смотри, и не бойся. Только внимательно смотри.
Смотрю, так внимательно, как только могу. Дрожащий отблеск становится всё более ярким и размытым, пока...
Пока я не оказываюсь в собственной ванной перед зеркалом. С бритвой в руке, с намыленной щекой, по которой сбегает тонкая струйка крови.