7 апр в 12:35 
Brat122 
: 
Brat122 : Теперь я верю тебе
— Ну что, пришла? Ишь, ишь, шёрстку–то как вылизала! Красотка! Юр, смотри, Нюрка пришла! — крикнула выгружающему из машины пожитки мужу Татьяна. Супруги только что вернулись со станции, где закупались провизией, и теперь надо всё разложить по закромам, чтобы не испортилось, отдохнуть, и в огород. Юрий улыбнулся, кивнул, аккуратно поставил на землю сумки с упаковками яиц, мукой, сметаной и молоком, а Татьяна, уперев руки в бока, всё стояла на крыльце, глядя на сидящую перед ней, гордо выпрямившую спинку и играющую кончиком хвоста Нюрку, дворовую, приблудную кошку.
Нюрка столовалась у тёти Тани вот уже который год, терпеливо ждала, пока закончит хозяйка все свои дела, уберётся в горнице, наготовит, накашеварит, посидит, отдыхая, у телевизора, вот тогда можно стучать лапой в окошко гостиной, требуя еды.
Нюрка свои права знала, знала, что в дом ей нельзя, что есть надо быстро и аккуратно, не разбрасываясь шерстью по придверному коврику, гладить и ласкать себя не позволяла, быстро сметала угощение и уходила. Но перед тем, как нырнуть в смородиновые кусты, Нюрка всегда кланялась хозяйке, точно собачка в цирке вытягивала передние лапы и опускала голову вниз.
— Ну ладно, ладно, иди уже! Поела и будет тебе! — смущаясь от такой благодарности, шептала Татьяна, убирала Нюркину мисочку, занималась делами, но никогда не забывала покормить кошку в следующий раз.
Таня не очень любила животных, от них ей виделся один дискомфорт, шерсть, запах; их характеры обычно скверны, а повадки так и вовсе невыносимы, они дерут обои и шторы, всё грызут, портят и пачкают. Животные и Таня были несовместимы. Всё, кроме Нюрки.
Нюраня – кошка особенная, вот уж действительно, сама по себе жила, но непременно рядом с Татьяной, забот и хлопот не доставляла, не надоедала, но и не пропадала насовсем.
Танин муж предлагал взять кошку в дом, всё равно и кормят они её, и привечают, ну вроде как не чужие теперь, но Нюра не хотела, будто чувствовала, что с её приходом в избу Таня перестанет относиться к ней также хорошо, как раньше. Это была какая–то непонятная, необъяснимая связь, где каждый чувствует грань, за которую заходить нельзя.
— Танька, да поставь ты её миску в сени, а как забежит, так и закрой дверь. Посидит, попривыкнет, сама потом приходить будет, — строгая черенок для лопаты, кричал Юра. — А то что она ни туда, ни сюда, вроде и наша, а вроде и ничейная.
— А она, — выпрямлялась, запыхавшись, Таня, отодвигая Нюркину мисочку в уголок крыльца, — настоящая, независимая женщина, как это там говорят… Эмансипированная, вот! Ей ваши дома да «чейности» не нужны. Пусть уж так, как есть.
Юрик пожимал плечами и отворачивался, а Нюрка, подождав, пока уйдёт с крыльца в огород Татьяна, выпрыгивала из кустов и подкравшись к еде, быстро слизывала всё, что ей положили, потом, поклонившись в сторону хозяйки, ныряла в заросли.
Нюра ночевала под сараем. Там был прорыт кем–то ещё до неё лаз, запаха прошлого жильца уже не осталось, а то кошка, конечно же, побрезговала жить в чужой норе. Мороз и весенний паводок вымыли, вычистили лежбище, солнце высушило его своими остренькими, щекотливыми лучами, и теперь в домике под гнилой сараюшкой обитала Нюрка. Её не беспокоили топот мышей по старым доскам пола, уханье совы в лесу, стрёкот пулемётов на полигоне в нескольких километрах от деревни, протяжные стоны скорых поездов из–за рощи. Всё это было частью Нюркиного существования, простого и независимого, эмансипированного.
Однажды Нюрка, как бы в благодарность за Танину доброту, поймала и принесла на крыльцо огромную, жирную крысу. Схватка с той была недолгой, крыса обомлела от Нюркиной наглости, растерялась и была тут же схвачена за загривок, ну а дальше дело нехитрое…
Кошка торжественно положила добычу на половицы, отошла, стала из–за смородиновых кустов наблюдать, понравится ли хозяйке подарок.
Таня, выйдя утром и чуть не споткнувшись о Нюркин презент, завизжала, стала подпрыгивать, в свои–то семьдесят пять, причитать и хвататься за перильца. Те затрещали, не выдержав грузного тела, и вот уже Татьяна лежит на земле, накрытая перекладинами, а сверху на неё смотрит свесившая голову «подарочная» крыса.
Юрик, решив, что на участок пробрался медведь и теперь рвёт его старуху на части, схватил ружьё и выскочил с гиком наружу в одном исподнем, увидел барахтающуюся внизу Таню, крысу, безвольно лежащую у двери, замер, а потом, громко вдохнув, захохотал, запрокидывая голову назад, присев, и ударяя кулаками по коленям.
— Ну что ты, как конь! Ну помоги супруге встать на ноги–то! — обиженно буркнула Таня, потом, сев и облокотившись спиной о тёплую стенку дома, сама улыбнулась.
— Ну Нюрка, — беззлобно потрясла она кулачком в сторону кустов, — голова – два уха! Ты мне эти дела брось! Ты мне тут не тогось!
Юрий селя рядом, обнял жену.
— Это она тебе подарок, значит, признала в тебе хозяйку, теперь котят таскать будет! — уверенно, обыденно, как будто про погоду, сказал мужчина.
— Типун тебе на язык! — всплеснула руками Татьяна. — Нюрка! Да вижу я тебя, вижу, вон нос твой пакостный из кустов вылазит, не сметь мне тут рожать! Ну куда…
Это «ну куда» Нюра слышала вот уже третий год и исправно приносила трёх слепеньких детёнышей к Татьяне, всегда в конце мая, всегда один был черный, как уголёк, второй в пятнышках черного и белого, а третий, как снег светленький, даже голубоватый.
Татьяна качала головой, строго грозилась, приговаривая:
— Ну что ты за девка такая, а?! Не стыдно? Ну хоть бы постеснялась меня, а то свои гульбарии на почётное место выставляешь! И как теперь? Как их, что их?! — тыкала пальцем Таня в копошащихся и пищащих котят.
Нюра не разрешала их трогать, только Таня или Юрик нагнутся, чтобы поправить чуть не свалившегося со ступенек детёныша, она начинала шипеть и бить воздух лапой.
— Ишь, ты! Смотрите, какая маман выискалась! Нельзя, значит? Ну–ну… — обижалась Татьяна, отдергивала руку, уходила подальше, не желая больше и знаться с такой грубой кошкой, а потом, повыдергав в огороде сорняки и сбегав в сельмаг за продуктами, поостыв и смилостивившись, исправно выносила Нюрке мисочку.
— Ну а как… — разводила женщина руками, — кормящая мать, ей полагается…
Таня помнит, как, когда кормила грудью дочку, Ирочку, есть хотела постоянно, сметала всё из холодильника, запивала сливками из пакета и улыбалась. И ни на грамм не поправилась, Ира высасывала всё. Так и Нюрочка ложилась на доски, котята пристраивались у её живота, принимались есть, толкая друг друга, Нюрка терпела, иногда только как будто вздыхала от тяжести материнской ответственности.
— Ничего, Нюраня, бабья доля такая уж, так на роду у вас написано… — не смея подойти близко, шептал Юрик.
Когда котята подрастали, становились взрослыми, самостоятельными, Нюра уводила их куда–то, надолго пропадала, появлялась месяца через полтора уже одна.
— На расселение что ли она их отправила? — всё удивлялся Юрий.
— Да кто их разберёт! Деревень вокруг много, где–то да ходят… — вздыхала Таня, вздыхала за ней вслед и Нюрка, сидя в кустах.
Таня тоже вот так выпустила на волю своего детёныша, Ирочку, теперь только телефонные звонки, редкие встречи, потому что у каждого своя жизнь, свои заботы, своё отпущенное время…
Зимой кошка тоже обреталась на Танином участке, в дом не шла, как ни уговаривали, пряталась где–то, соблюдая свои правила – не нарушать территории хозяйки. В самые морозы только могла присесть в сенях, отогреться, а потом опять юркнуть в приоткрытую Юрой дверь.
— Эмансипе… — кряхтел, собирая с пола рассыпавшиеся дрова, мужчина. — Отморозишь себе лапы, будешь потом жалеть!
Но всё обходилось, Нюрка держала нейтралитет, крыс больше не приносила, ела, кланялась и исчезала…
Этой весной Нюра забеременела рановато, ещё в середине апреля. Татьяна, уже опытная, видела и набухшие соски на животе кошки, и огромный, колобродивший живот, и то, как Нюря тяжело вспрыгивает на ступеньки, чтобы добраться до миски и поесть.
— Не нравится она мне, Юр, что–то уж больно велик живот, — то и дело беспокойно говорила Таня, сидя за столом и штопая мужнины носки.
— Природа разберётся. Всё равно мы с тобой тут ничего сделать не можем! — пожимал Юра плечами. — Ест она хорошо, значит, не мучается.
— Да уж пора ей давно разродиться, уж сроки! А она всё носит их. Может, свозить её к Роману Петровичу, он скажет, что и как. Хоть и часто выпивши он бывает, но животинок чувствует, как себя…
Роман Петрович, местный Айболит, лечил всех пернатых, хвостатых, парно – и непарнокопытных района, был заядлым холостяком, жил одиноко и как бы отдельно ото всех, но с животными, будто с детьми малыми, лепетал.
— Ой ты моя красоточка, ой ты девочка ненаглядная, – неслось из коровника, где рожала очередная тёлка. — Ну давай мы ещё чуточку постараемся с тобой, ягодка моя…
А потом, обращаясь к нерасторопной доярке, что переваливалась с ноги на ногу рядом:
— Ну что встала столбом тут мне?! Неси воду теплую, неси полотенца! Ну как безрукие, честное слово! Вишь, мучается девочка, а ты губы дуешь!
— Девочка… Мучается… — ворчала доярка, — с ними лучше, чем с людьми, обращается! Тьфу!..
Можно, конечно, отвезти Нюру к Роману, пусть пощупает, поглядит, но ведь не дастся она…
Решили ещё немного подождать.
На редкость тёплая весна была в этом году, быстро сошёл снег, даже не успев растечься по земле сверкающими и топящими в своей глубине небо лужами, проклюнулись первые ростки, появился на полях свело–зелёный, едва ещё заметный пушок озимых, в огороде попёрла петрушка, набухали почки на деревьях.
Нюра часто сидела теперь на солнце, подставляя ему свою хитрую, усатую мордочку и перебирая лапками. Юрик, глядя на неё, тоже откладывал дела, садился на лавку, вытягивал вперед ноги, закрывал глаза и млел, слушая звонкую, многоголосую птичью…
— А чего, Нюрка–то не приходила? — удивленно глядя на полную еды мисочку, спросила как–то Татьяна, свесившись с крылечка и ища глазами кошку.
— Нет. Сам удивился, раньше, как по часам… Мож того она… Ну время пришло? — Юрик вынул изо рта папироску, пожевал губами, сплюнул.
— Рожает, думаешь? — отчего–то испуганно спросила Таня. — Вот бедняжка, вот мученица!
И ушла в дом. Там, убедившись, что не видит муж, вынула из комода иконку, поставила её перед собой, стала молиться, крестясь и вздыхая, шептала, шептала слова за Нюрочку, тварь божию…
Кошка не появилась ни в этот день, ни на следующий. Татьяна уж и к сараю подходила, и звала, и цокала язычком, и прислушивалась, не пищат ли в логове котята, но ничего так и не расслышала…
… Нюрка лежала на боку, тяжело дышала. Очень хотелось пить, но добраться до воды она уже не могла, надо потерпеть, выпустить наружу роящихся в животе детей, вылизать их, пригреть, а уж потом напиться вдоволь. Кошка слышала, как зовёт её Татьяна, хотела даже ответить, но потом вздрогнула, отвернулась.
Несколько лет назад, вот в такую же тёплую, ласковую весну Нюра принесла четырёх черных, как смоль, котяток своей хозяйке. Это были первые Нюрочкины дети, она тогда очень испугалась, как всё будет, как теперь с ними, но была уверена – хозяйка, которую все соседи звали Леночкой, поможет, она добрая. Лена, увидев Нюркиных детей, качала головой, ласково гладила кошку по спинке, сюсюкала с малышами, а потом, пока Нюра дремала, вдруг собрала всех котят в корзинку и понесла за дом…
Нюра вскочила, бросилась за Леночкой, царапала ей ноги, кусалась и выла, но Елена Романовна схватила её за загривок и заперла в сарае…
Через щель Нюрка видела, как три мокрых комочка легли обратно в корзинку, она звала их, они молчали. Четвёртого Леночка отдала своей сестре, хвасталась ещё, каких котят красивых кошка принесла…
В ту же ночь Нюра убежала. К Лене она больше не возвращалась, только во сне всё царапала и царапала её полные, нежные ноги и кричала…
Больше с людьми Нюрка не водилась, жила дикаркой, ела на помойках, ловила мышей, бродяжкой шла вдоль рельсов, пока не услышала песню. Таня, гуляя по лесу и собирая землянику, нежно, тихо напевала какой–то мотив. Нюра замерла, прислушиваясь, потом стала красться вслед за женщиной, стараясь быть незаметной, проследила, где живёт певунья, нашла себе нору и смело вышла к крыльцу, выдержав строгий Танин взгляд. Минуту они изучали друг друга, примеривались. Таня топнула ногой, Нюрка метнулась в кусты, но знакомство уже произошло, уже нельзя было Татьяне сделать вид, будто не знает она, кто теперь стал частью её жизни…
Какая она, Татьяна? На Леночку не похожа, это точно, а там кто знает…Нюрка твёрдо решила, что больше никому своих детёнышей не доверит, даже этой доброй с виду женщине…
… Нюра почувствовала, что началось… Она помогала котятам появиться на свет, старательно слушала свои инстинкты, отдыхала, отвалившись на землю, потом снова маялась, часто дыша.
На небе загрохотало, тучи затянули его, точно простынёй завесили, в Нюркиной норе стало темно.
Кошка почувствовала беспокойство, смутное, но с каждым часом нарастающее, пробегающее волнами по телу и заставляющее дрожать кончик хвоста. Надо уходить, немедленно убегать! Но как же котята – и те, что уже лежали рядом, и те, что ещё не появились на свет?.. Нет, придётся подождать…
Ливень застал Татьяну по дороге из Правления, куда она носила квитанцию за электричество.
Женщина, прикрывшись сумочкой, быстрым шагом направилась к дому. Мимо, крича и подпрыгивая, пробежали дети, захлопывались створки окон в домах, падали за подоконник сметённые ветром цветочные горшки, рвалось на веревке вывешенное хозяйкой бельё.
Деревья, заходив ходуном, бились друг о друга ветками, трещали и стонали.
Татьяна едва успела взобраться на крыльцо, как с неба точно ведро воды вылили, теперь вокруг дома была сплошная стена дождя. Юрий, выскочив из сеней, замер.
— Ты чего? — испуганно отпрянула Татьяна.
— Дрель оставил на верстаке… Теперь каюк инструменту… — махнул он с досадой рукой.
— Ну не остолоп? Ну как так–то?! Туча что, вдруг нарисовалась? — заругалась Таня, но замолчала, глядя, как побежали по тропинкам ручьи, потом реки, а дальше весь участок стал похож на болото, кипящее белыми пузырями.
Супруги хотели уже зайти в дом, но тут Татьяна выронила из рук сумочку, всплеснула руками.
— Нюрка! Нюрка же там! В норе своей! А если родила, с малышами там она… Утонут все! Юра! Юра! Побежали!
Она уже скатилась со ступенек, уже шлёпала босиком, по щиколотку в воде. Мокрая юбка прилипала к ногам, капли заливали глаза, но Татьяна упрямо двигалась к сараю. Поскользнувшись, она почти уже завалилась на спину, но Юрий ловко поймал её, буркнул что–то и, обогнав, припустил вперед. Тут раздался треск, большая старая яблоня, охнув, упала как раз на то место, где был лаз из Нюркиной норы.
— Юрка! Что делать–то?! Ой, утонут! — закричала в ужасе Таня, стала продираться через ветки упавшего дерева. — Ничего, Нюрочка, потерпи, солнышко, иду я! Иду!
Юра, глядя на рвавшую платье жену, махнув рукой, распахнул двери сарая, впустив туда потоки воды и блеклый дневной свет. Схватив лежащий на полке ломик, он бросился в угол, где, по его расчётам должна была прятаться под досками Нюрка. Скрипели половицы, схваченные зубами ломика, крошились, выпуская наружу ржавые гвозди. Юра поскользнулся, упал на руку, распорол о торчащий гвоздь себе кожу на предплечье, чертыхнулся, но инструмент не выпустил, рвал и рвал доски, потом, запустив ноющую руку в дыру, стал судорожно шарить, чувствуя холодную воду, мокрую землю, опилки и еловые иголки, всплывающие из–под нутра сарая.
Татьяна уже стояла рядом, всхлипывая и трясясь.
—Не смогла я туда пройти… Дерево мешает… Ну! Ну! — всё кричала она. — Дай я!
Оттолкнув мужа, она почти нырнула в дырку.
Пошарила, глубоко опуская руку по локоть, потом по плечо.
— Нет, Юра! Там нет их! Или померли уже… Юра!!!
Мужчина на миг закрыл глаза. Не велика потеря – кошка… Но это же Нюрка, Нюрочка… Так и виделось Юрику, как кланяется она, благодаря за еду…
— Тише! Не ори ты! — вдруг вскинул мужчина руку. — Слышишь?
Из–под пола шёл слабый, едва различимый звук – не то шорох, не то скрежет, потом удары.
— Рвётся! Рвётся кровиночка! Где, Юра, где?! — Татьяна озиралась по сторонам, потом, упав на четвереньки, стала прислушиваться, приложив ухо к мокрым доскам.
— Не пойму. Под стеллажом что ли? А ну отойди, Танька!
Одним сильным, грубым движением Юрик отбросил стеллаж. Посыпались на пол отвертки, пассатижи, гаечные ключи и жестянки с гвоздями.
Доска под стеллажом как будто выгибалась наружу, били её с той стороны, царапали.
Юрий заорал, чтобы жена несла лом. Та послушно стала шарить по полу, нащупала инструмент.
Мужчина рванул зубцами доску, она переломилась пополам, ощетинившись острыми зазубринами. Юра рубанул по сломанному концу, тот выгнулся назад, расширив тем самым дыру.
Татьяна, пока муж замешкался, уже ковырялась в мутной воде, пыхтела, отплёвывалась, потом радостно закричала:
— Есть! Юра! Вот! — в руке мокрой тряпочкой повис первый котёнок. В мутной воде появилась и Нюрка. Она, оттащив котят подальше, на самое высокое место под сараем, но поняв, что так долго продолжать не может, рвалась и билась в потолок, а теперь, увидев Татьяну, как будто сама подпихивала котят под руку хозяйке, молча, сосредоточенно, не раздумывая.
Юрий принял первого котёнка, второго, третьего.
— Там ещё! Бедная девочка! Юра, там ещё один! — Таня положила на руки мужу черный комочек, потом, изловчившись, вытянула саму Нюрку, прижала её к себе, всхлипнула еще громче.
— Ну чего сейчас–то?! Домой пошли, надо их отогреть! — рявкнул Юрик, зашагал к дому.
Татьяна бросилась за ним…
Расстелив на столе простыни, стали обсушивать котят. Те не двигались, молчали. Таня, уже не стесняясь мужа, молилась, тот тормошил детёнышей, ворочал их и так, и сяк. Нюрка, лёжа рядом, стонала.
— Как человек прямо… Как человек! Детка, ты не смей мне тут! Слышишь, не смей! — Таня обняла кошку, стала гладить её по мокрой шёрстке, уткнулась головой в теплый Нюркин бок. Юрий, дрожа и рыча, возился с котятами, не обращая внимания на руку. В той что–то постреливало всякий раз, как поворачивалась кисть…
И тут раздался писк – один, второй, третий, четвёртый котёнок захныкали, еле–еле раскрывая ротики и показывая розовые язычки.
— Живы. Все живы, жертв нет. Нет жертв, старуха! Кончай слёзы лить! — закричал Юра. — Нюрка, пляши, обошлось дело!
Кошка, едва заметно подняв голову, смотрела, как люди ласкают и укрывают её детей теплыми накидками, видела, как дрожат их руки и горят глаза.
— Нет, Таня совсем другая, она не Леночка, ничего общего! — вдруг ясно поняла кошка. — Все люди, оказывается, разные, хотя внешне похожи – одна голова, две руки... В ком–то живёт волк, он рвёт и грызёт то, что считает своей добычей, он безжалостен и хитёр, а в ком–то, вот как в этой женщине, Татьяне, и её муже, поселился голубь, белый, чистый, лёгкий, он не может причинить зла, он сам – добро, из добра соткан, напитан им до самого верха, наполнен, и не может жить иначе, как только творя добро вокруг себя…
Нюра прищурилась, закрыла глаза. Она дома. Теперь она дома. Таня может гладить её детей, Таня может дотрагиваться до самой Нюрки. Теперь это не опасно…
Татьяна, всё еще шмыгая носом, забинтовала руку мужа, обняла его за шею, прижалась щекой к щетине, вздохнула.
— Ну чего… Чего ты… — заворчал Юра.
— Спасибо тебе, Юрок, так люблю тебя, сил нет аж! И по Ирочке скучаю. Так хочется, чтобы тут была… — расчувствовалась женщина.
— Приедет. Обещала, значит приедет. Давай–ка лучше подстилку ребятишкам с Нюркой сделаем. Ящик у меня был где–то, сейчас в сенях погляжу.
Юра вышел, а Татьяна, погладив кошку по голове, закрыла глаза, стала напевать ту же самую песню, что услышала когда–то Нюрка в лесу, тихую, протяжную, льющуюся, как будто шёлк между пальцев проскальзывает, как будто колокольчики звенят нежные, тонкостенные, хрустальные.
Нюра ещё раз вздохнула, лизнула Танину руку.
— Поклониться бы сейчас, — подумалось ей. — Да сил нет… Потом… Таня никуда не денется, всё потом…
Зюзинские истории
Из сети интернет
Нюрка столовалась у тёти Тани вот уже который год, терпеливо ждала, пока закончит хозяйка все свои дела, уберётся в горнице, наготовит, накашеварит, посидит, отдыхая, у телевизора, вот тогда можно стучать лапой в окошко гостиной, требуя еды.
Нюрка свои права знала, знала, что в дом ей нельзя, что есть надо быстро и аккуратно, не разбрасываясь шерстью по придверному коврику, гладить и ласкать себя не позволяла, быстро сметала угощение и уходила. Но перед тем, как нырнуть в смородиновые кусты, Нюрка всегда кланялась хозяйке, точно собачка в цирке вытягивала передние лапы и опускала голову вниз.
— Ну ладно, ладно, иди уже! Поела и будет тебе! — смущаясь от такой благодарности, шептала Татьяна, убирала Нюркину мисочку, занималась делами, но никогда не забывала покормить кошку в следующий раз.
Таня не очень любила животных, от них ей виделся один дискомфорт, шерсть, запах; их характеры обычно скверны, а повадки так и вовсе невыносимы, они дерут обои и шторы, всё грызут, портят и пачкают. Животные и Таня были несовместимы. Всё, кроме Нюрки.
Нюраня – кошка особенная, вот уж действительно, сама по себе жила, но непременно рядом с Татьяной, забот и хлопот не доставляла, не надоедала, но и не пропадала насовсем.
Танин муж предлагал взять кошку в дом, всё равно и кормят они её, и привечают, ну вроде как не чужие теперь, но Нюра не хотела, будто чувствовала, что с её приходом в избу Таня перестанет относиться к ней также хорошо, как раньше. Это была какая–то непонятная, необъяснимая связь, где каждый чувствует грань, за которую заходить нельзя.
— Танька, да поставь ты её миску в сени, а как забежит, так и закрой дверь. Посидит, попривыкнет, сама потом приходить будет, — строгая черенок для лопаты, кричал Юра. — А то что она ни туда, ни сюда, вроде и наша, а вроде и ничейная.
— А она, — выпрямлялась, запыхавшись, Таня, отодвигая Нюркину мисочку в уголок крыльца, — настоящая, независимая женщина, как это там говорят… Эмансипированная, вот! Ей ваши дома да «чейности» не нужны. Пусть уж так, как есть.
Юрик пожимал плечами и отворачивался, а Нюрка, подождав, пока уйдёт с крыльца в огород Татьяна, выпрыгивала из кустов и подкравшись к еде, быстро слизывала всё, что ей положили, потом, поклонившись в сторону хозяйки, ныряла в заросли.
Нюра ночевала под сараем. Там был прорыт кем–то ещё до неё лаз, запаха прошлого жильца уже не осталось, а то кошка, конечно же, побрезговала жить в чужой норе. Мороз и весенний паводок вымыли, вычистили лежбище, солнце высушило его своими остренькими, щекотливыми лучами, и теперь в домике под гнилой сараюшкой обитала Нюрка. Её не беспокоили топот мышей по старым доскам пола, уханье совы в лесу, стрёкот пулемётов на полигоне в нескольких километрах от деревни, протяжные стоны скорых поездов из–за рощи. Всё это было частью Нюркиного существования, простого и независимого, эмансипированного.
Однажды Нюрка, как бы в благодарность за Танину доброту, поймала и принесла на крыльцо огромную, жирную крысу. Схватка с той была недолгой, крыса обомлела от Нюркиной наглости, растерялась и была тут же схвачена за загривок, ну а дальше дело нехитрое…
Кошка торжественно положила добычу на половицы, отошла, стала из–за смородиновых кустов наблюдать, понравится ли хозяйке подарок.
Таня, выйдя утром и чуть не споткнувшись о Нюркин презент, завизжала, стала подпрыгивать, в свои–то семьдесят пять, причитать и хвататься за перильца. Те затрещали, не выдержав грузного тела, и вот уже Татьяна лежит на земле, накрытая перекладинами, а сверху на неё смотрит свесившая голову «подарочная» крыса.
Юрик, решив, что на участок пробрался медведь и теперь рвёт его старуху на части, схватил ружьё и выскочил с гиком наружу в одном исподнем, увидел барахтающуюся внизу Таню, крысу, безвольно лежащую у двери, замер, а потом, громко вдохнув, захохотал, запрокидывая голову назад, присев, и ударяя кулаками по коленям.
— Ну что ты, как конь! Ну помоги супруге встать на ноги–то! — обиженно буркнула Таня, потом, сев и облокотившись спиной о тёплую стенку дома, сама улыбнулась.
— Ну Нюрка, — беззлобно потрясла она кулачком в сторону кустов, — голова – два уха! Ты мне эти дела брось! Ты мне тут не тогось!
Юрий селя рядом, обнял жену.
— Это она тебе подарок, значит, признала в тебе хозяйку, теперь котят таскать будет! — уверенно, обыденно, как будто про погоду, сказал мужчина.
— Типун тебе на язык! — всплеснула руками Татьяна. — Нюрка! Да вижу я тебя, вижу, вон нос твой пакостный из кустов вылазит, не сметь мне тут рожать! Ну куда…
Это «ну куда» Нюра слышала вот уже третий год и исправно приносила трёх слепеньких детёнышей к Татьяне, всегда в конце мая, всегда один был черный, как уголёк, второй в пятнышках черного и белого, а третий, как снег светленький, даже голубоватый.
Татьяна качала головой, строго грозилась, приговаривая:
— Ну что ты за девка такая, а?! Не стыдно? Ну хоть бы постеснялась меня, а то свои гульбарии на почётное место выставляешь! И как теперь? Как их, что их?! — тыкала пальцем Таня в копошащихся и пищащих котят.
Нюра не разрешала их трогать, только Таня или Юрик нагнутся, чтобы поправить чуть не свалившегося со ступенек детёныша, она начинала шипеть и бить воздух лапой.
— Ишь, ты! Смотрите, какая маман выискалась! Нельзя, значит? Ну–ну… — обижалась Татьяна, отдергивала руку, уходила подальше, не желая больше и знаться с такой грубой кошкой, а потом, повыдергав в огороде сорняки и сбегав в сельмаг за продуктами, поостыв и смилостивившись, исправно выносила Нюрке мисочку.
— Ну а как… — разводила женщина руками, — кормящая мать, ей полагается…
Таня помнит, как, когда кормила грудью дочку, Ирочку, есть хотела постоянно, сметала всё из холодильника, запивала сливками из пакета и улыбалась. И ни на грамм не поправилась, Ира высасывала всё. Так и Нюрочка ложилась на доски, котята пристраивались у её живота, принимались есть, толкая друг друга, Нюрка терпела, иногда только как будто вздыхала от тяжести материнской ответственности.
— Ничего, Нюраня, бабья доля такая уж, так на роду у вас написано… — не смея подойти близко, шептал Юрик.
Когда котята подрастали, становились взрослыми, самостоятельными, Нюра уводила их куда–то, надолго пропадала, появлялась месяца через полтора уже одна.
— На расселение что ли она их отправила? — всё удивлялся Юрий.
— Да кто их разберёт! Деревень вокруг много, где–то да ходят… — вздыхала Таня, вздыхала за ней вслед и Нюрка, сидя в кустах.
Таня тоже вот так выпустила на волю своего детёныша, Ирочку, теперь только телефонные звонки, редкие встречи, потому что у каждого своя жизнь, свои заботы, своё отпущенное время…
Зимой кошка тоже обреталась на Танином участке, в дом не шла, как ни уговаривали, пряталась где–то, соблюдая свои правила – не нарушать территории хозяйки. В самые морозы только могла присесть в сенях, отогреться, а потом опять юркнуть в приоткрытую Юрой дверь.
— Эмансипе… — кряхтел, собирая с пола рассыпавшиеся дрова, мужчина. — Отморозишь себе лапы, будешь потом жалеть!
Но всё обходилось, Нюрка держала нейтралитет, крыс больше не приносила, ела, кланялась и исчезала…
Этой весной Нюра забеременела рановато, ещё в середине апреля. Татьяна, уже опытная, видела и набухшие соски на животе кошки, и огромный, колобродивший живот, и то, как Нюря тяжело вспрыгивает на ступеньки, чтобы добраться до миски и поесть.
— Не нравится она мне, Юр, что–то уж больно велик живот, — то и дело беспокойно говорила Таня, сидя за столом и штопая мужнины носки.
— Природа разберётся. Всё равно мы с тобой тут ничего сделать не можем! — пожимал Юра плечами. — Ест она хорошо, значит, не мучается.
— Да уж пора ей давно разродиться, уж сроки! А она всё носит их. Может, свозить её к Роману Петровичу, он скажет, что и как. Хоть и часто выпивши он бывает, но животинок чувствует, как себя…
Роман Петрович, местный Айболит, лечил всех пернатых, хвостатых, парно – и непарнокопытных района, был заядлым холостяком, жил одиноко и как бы отдельно ото всех, но с животными, будто с детьми малыми, лепетал.
— Ой ты моя красоточка, ой ты девочка ненаглядная, – неслось из коровника, где рожала очередная тёлка. — Ну давай мы ещё чуточку постараемся с тобой, ягодка моя…
А потом, обращаясь к нерасторопной доярке, что переваливалась с ноги на ногу рядом:
— Ну что встала столбом тут мне?! Неси воду теплую, неси полотенца! Ну как безрукие, честное слово! Вишь, мучается девочка, а ты губы дуешь!
— Девочка… Мучается… — ворчала доярка, — с ними лучше, чем с людьми, обращается! Тьфу!..
Можно, конечно, отвезти Нюру к Роману, пусть пощупает, поглядит, но ведь не дастся она…
Решили ещё немного подождать.
На редкость тёплая весна была в этом году, быстро сошёл снег, даже не успев растечься по земле сверкающими и топящими в своей глубине небо лужами, проклюнулись первые ростки, появился на полях свело–зелёный, едва ещё заметный пушок озимых, в огороде попёрла петрушка, набухали почки на деревьях.
Нюра часто сидела теперь на солнце, подставляя ему свою хитрую, усатую мордочку и перебирая лапками. Юрик, глядя на неё, тоже откладывал дела, садился на лавку, вытягивал вперед ноги, закрывал глаза и млел, слушая звонкую, многоголосую птичью…
— А чего, Нюрка–то не приходила? — удивленно глядя на полную еды мисочку, спросила как–то Татьяна, свесившись с крылечка и ища глазами кошку.
— Нет. Сам удивился, раньше, как по часам… Мож того она… Ну время пришло? — Юрик вынул изо рта папироску, пожевал губами, сплюнул.
— Рожает, думаешь? — отчего–то испуганно спросила Таня. — Вот бедняжка, вот мученица!
И ушла в дом. Там, убедившись, что не видит муж, вынула из комода иконку, поставила её перед собой, стала молиться, крестясь и вздыхая, шептала, шептала слова за Нюрочку, тварь божию…
Кошка не появилась ни в этот день, ни на следующий. Татьяна уж и к сараю подходила, и звала, и цокала язычком, и прислушивалась, не пищат ли в логове котята, но ничего так и не расслышала…
… Нюрка лежала на боку, тяжело дышала. Очень хотелось пить, но добраться до воды она уже не могла, надо потерпеть, выпустить наружу роящихся в животе детей, вылизать их, пригреть, а уж потом напиться вдоволь. Кошка слышала, как зовёт её Татьяна, хотела даже ответить, но потом вздрогнула, отвернулась.
Несколько лет назад, вот в такую же тёплую, ласковую весну Нюра принесла четырёх черных, как смоль, котяток своей хозяйке. Это были первые Нюрочкины дети, она тогда очень испугалась, как всё будет, как теперь с ними, но была уверена – хозяйка, которую все соседи звали Леночкой, поможет, она добрая. Лена, увидев Нюркиных детей, качала головой, ласково гладила кошку по спинке, сюсюкала с малышами, а потом, пока Нюра дремала, вдруг собрала всех котят в корзинку и понесла за дом…
Нюра вскочила, бросилась за Леночкой, царапала ей ноги, кусалась и выла, но Елена Романовна схватила её за загривок и заперла в сарае…
Через щель Нюрка видела, как три мокрых комочка легли обратно в корзинку, она звала их, они молчали. Четвёртого Леночка отдала своей сестре, хвасталась ещё, каких котят красивых кошка принесла…
В ту же ночь Нюра убежала. К Лене она больше не возвращалась, только во сне всё царапала и царапала её полные, нежные ноги и кричала…
Больше с людьми Нюрка не водилась, жила дикаркой, ела на помойках, ловила мышей, бродяжкой шла вдоль рельсов, пока не услышала песню. Таня, гуляя по лесу и собирая землянику, нежно, тихо напевала какой–то мотив. Нюра замерла, прислушиваясь, потом стала красться вслед за женщиной, стараясь быть незаметной, проследила, где живёт певунья, нашла себе нору и смело вышла к крыльцу, выдержав строгий Танин взгляд. Минуту они изучали друг друга, примеривались. Таня топнула ногой, Нюрка метнулась в кусты, но знакомство уже произошло, уже нельзя было Татьяне сделать вид, будто не знает она, кто теперь стал частью её жизни…
Какая она, Татьяна? На Леночку не похожа, это точно, а там кто знает…Нюрка твёрдо решила, что больше никому своих детёнышей не доверит, даже этой доброй с виду женщине…
… Нюра почувствовала, что началось… Она помогала котятам появиться на свет, старательно слушала свои инстинкты, отдыхала, отвалившись на землю, потом снова маялась, часто дыша.
На небе загрохотало, тучи затянули его, точно простынёй завесили, в Нюркиной норе стало темно.
Кошка почувствовала беспокойство, смутное, но с каждым часом нарастающее, пробегающее волнами по телу и заставляющее дрожать кончик хвоста. Надо уходить, немедленно убегать! Но как же котята – и те, что уже лежали рядом, и те, что ещё не появились на свет?.. Нет, придётся подождать…
Ливень застал Татьяну по дороге из Правления, куда она носила квитанцию за электричество.
Женщина, прикрывшись сумочкой, быстрым шагом направилась к дому. Мимо, крича и подпрыгивая, пробежали дети, захлопывались створки окон в домах, падали за подоконник сметённые ветром цветочные горшки, рвалось на веревке вывешенное хозяйкой бельё.
Деревья, заходив ходуном, бились друг о друга ветками, трещали и стонали.
Татьяна едва успела взобраться на крыльцо, как с неба точно ведро воды вылили, теперь вокруг дома была сплошная стена дождя. Юрий, выскочив из сеней, замер.
— Ты чего? — испуганно отпрянула Татьяна.
— Дрель оставил на верстаке… Теперь каюк инструменту… — махнул он с досадой рукой.
— Ну не остолоп? Ну как так–то?! Туча что, вдруг нарисовалась? — заругалась Таня, но замолчала, глядя, как побежали по тропинкам ручьи, потом реки, а дальше весь участок стал похож на болото, кипящее белыми пузырями.
Супруги хотели уже зайти в дом, но тут Татьяна выронила из рук сумочку, всплеснула руками.
— Нюрка! Нюрка же там! В норе своей! А если родила, с малышами там она… Утонут все! Юра! Юра! Побежали!
Она уже скатилась со ступенек, уже шлёпала босиком, по щиколотку в воде. Мокрая юбка прилипала к ногам, капли заливали глаза, но Татьяна упрямо двигалась к сараю. Поскользнувшись, она почти уже завалилась на спину, но Юрий ловко поймал её, буркнул что–то и, обогнав, припустил вперед. Тут раздался треск, большая старая яблоня, охнув, упала как раз на то место, где был лаз из Нюркиной норы.
— Юрка! Что делать–то?! Ой, утонут! — закричала в ужасе Таня, стала продираться через ветки упавшего дерева. — Ничего, Нюрочка, потерпи, солнышко, иду я! Иду!
Юра, глядя на рвавшую платье жену, махнув рукой, распахнул двери сарая, впустив туда потоки воды и блеклый дневной свет. Схватив лежащий на полке ломик, он бросился в угол, где, по его расчётам должна была прятаться под досками Нюрка. Скрипели половицы, схваченные зубами ломика, крошились, выпуская наружу ржавые гвозди. Юра поскользнулся, упал на руку, распорол о торчащий гвоздь себе кожу на предплечье, чертыхнулся, но инструмент не выпустил, рвал и рвал доски, потом, запустив ноющую руку в дыру, стал судорожно шарить, чувствуя холодную воду, мокрую землю, опилки и еловые иголки, всплывающие из–под нутра сарая.
Татьяна уже стояла рядом, всхлипывая и трясясь.
—Не смогла я туда пройти… Дерево мешает… Ну! Ну! — всё кричала она. — Дай я!
Оттолкнув мужа, она почти нырнула в дырку.
Пошарила, глубоко опуская руку по локоть, потом по плечо.
— Нет, Юра! Там нет их! Или померли уже… Юра!!!
Мужчина на миг закрыл глаза. Не велика потеря – кошка… Но это же Нюрка, Нюрочка… Так и виделось Юрику, как кланяется она, благодаря за еду…
— Тише! Не ори ты! — вдруг вскинул мужчина руку. — Слышишь?
Из–под пола шёл слабый, едва различимый звук – не то шорох, не то скрежет, потом удары.
— Рвётся! Рвётся кровиночка! Где, Юра, где?! — Татьяна озиралась по сторонам, потом, упав на четвереньки, стала прислушиваться, приложив ухо к мокрым доскам.
— Не пойму. Под стеллажом что ли? А ну отойди, Танька!
Одним сильным, грубым движением Юрик отбросил стеллаж. Посыпались на пол отвертки, пассатижи, гаечные ключи и жестянки с гвоздями.
Доска под стеллажом как будто выгибалась наружу, били её с той стороны, царапали.
Юрий заорал, чтобы жена несла лом. Та послушно стала шарить по полу, нащупала инструмент.
Мужчина рванул зубцами доску, она переломилась пополам, ощетинившись острыми зазубринами. Юра рубанул по сломанному концу, тот выгнулся назад, расширив тем самым дыру.
Татьяна, пока муж замешкался, уже ковырялась в мутной воде, пыхтела, отплёвывалась, потом радостно закричала:
— Есть! Юра! Вот! — в руке мокрой тряпочкой повис первый котёнок. В мутной воде появилась и Нюрка. Она, оттащив котят подальше, на самое высокое место под сараем, но поняв, что так долго продолжать не может, рвалась и билась в потолок, а теперь, увидев Татьяну, как будто сама подпихивала котят под руку хозяйке, молча, сосредоточенно, не раздумывая.
Юрий принял первого котёнка, второго, третьего.
— Там ещё! Бедная девочка! Юра, там ещё один! — Таня положила на руки мужу черный комочек, потом, изловчившись, вытянула саму Нюрку, прижала её к себе, всхлипнула еще громче.
— Ну чего сейчас–то?! Домой пошли, надо их отогреть! — рявкнул Юрик, зашагал к дому.
Татьяна бросилась за ним…
Расстелив на столе простыни, стали обсушивать котят. Те не двигались, молчали. Таня, уже не стесняясь мужа, молилась, тот тормошил детёнышей, ворочал их и так, и сяк. Нюрка, лёжа рядом, стонала.
— Как человек прямо… Как человек! Детка, ты не смей мне тут! Слышишь, не смей! — Таня обняла кошку, стала гладить её по мокрой шёрстке, уткнулась головой в теплый Нюркин бок. Юрий, дрожа и рыча, возился с котятами, не обращая внимания на руку. В той что–то постреливало всякий раз, как поворачивалась кисть…
И тут раздался писк – один, второй, третий, четвёртый котёнок захныкали, еле–еле раскрывая ротики и показывая розовые язычки.
— Живы. Все живы, жертв нет. Нет жертв, старуха! Кончай слёзы лить! — закричал Юра. — Нюрка, пляши, обошлось дело!
Кошка, едва заметно подняв голову, смотрела, как люди ласкают и укрывают её детей теплыми накидками, видела, как дрожат их руки и горят глаза.
— Нет, Таня совсем другая, она не Леночка, ничего общего! — вдруг ясно поняла кошка. — Все люди, оказывается, разные, хотя внешне похожи – одна голова, две руки... В ком–то живёт волк, он рвёт и грызёт то, что считает своей добычей, он безжалостен и хитёр, а в ком–то, вот как в этой женщине, Татьяне, и её муже, поселился голубь, белый, чистый, лёгкий, он не может причинить зла, он сам – добро, из добра соткан, напитан им до самого верха, наполнен, и не может жить иначе, как только творя добро вокруг себя…
Нюра прищурилась, закрыла глаза. Она дома. Теперь она дома. Таня может гладить её детей, Таня может дотрагиваться до самой Нюрки. Теперь это не опасно…
Татьяна, всё еще шмыгая носом, забинтовала руку мужа, обняла его за шею, прижалась щекой к щетине, вздохнула.
— Ну чего… Чего ты… — заворчал Юра.
— Спасибо тебе, Юрок, так люблю тебя, сил нет аж! И по Ирочке скучаю. Так хочется, чтобы тут была… — расчувствовалась женщина.
— Приедет. Обещала, значит приедет. Давай–ка лучше подстилку ребятишкам с Нюркой сделаем. Ящик у меня был где–то, сейчас в сенях погляжу.
Юра вышел, а Татьяна, погладив кошку по голове, закрыла глаза, стала напевать ту же самую песню, что услышала когда–то Нюрка в лесу, тихую, протяжную, льющуюся, как будто шёлк между пальцев проскальзывает, как будто колокольчики звенят нежные, тонкостенные, хрустальные.
Нюра ещё раз вздохнула, лизнула Танину руку.
— Поклониться бы сейчас, — подумалось ей. — Да сил нет… Потом… Таня никуда не денется, всё потом…
Зюзинские истории
Из сети интернет
Канал: Кошки
 |  |  |
Для добавления комментариев необходимо авторизоваться
Мир Теней
Народ Тьмы, мастерски владеющий магией или народ...
