Доноры

Блямс! Чашка с тоненьким свистом пролетело мимо его головы и осыпалась у ног мелким крошевом.

Она напоминала взбесившуюся ведьму: тонкое лицо перекошено, из уголка рта - тонкая струйка слюны. А в глазах дикая, чистая, неприкрытая злоба:

- Нен@вижу! Как же я тебя нен@вижу!

Он дернулся, как от удара. Стряхнул с воротника крошево от разбившейся чашки. Поднял свинцовой тяжестью налитые глаза:

- Как же ты достала! Со своими обидами, вечным депрессняком и слезами! С грязными чашками по всему дому! С подружками, которые сидят у нас до полуночи! За- дол- ба- ла!

Он с трудом сдерживался, чтобы не сграбастать её густую каштановую гриву и не намотать на кулак. Хотелось увидеть, как в глазах появится страх, хотелось услышать крик. Хотелось причинить боль.

Его трясло, а я наслаждался.

Чистая нен@висть вливалась , словно подогретое вино, согревала, будоражила, заставляла чувствовать себя живым. Не смог остановиться, пока не выпил её до дна.

Мужчина и женщина потрясённо смотрели друг на друга: что это было? Нарыв вскрылся. Я лишь чуть- чуть помог. Больше здесь делать нечего.

Как же она устала! От всего! Устала видеть в зеркало плохо пропеченый блин вместо лица, глаза- пуговки. Устала забирать волосы в пыльный хвостик.

Надоело ждать, пока шеф, наконец, оценит, сколько она сделала для компании и повысит. Работа была якорем, за который держалась вся её нелепая, никчемная жизнь. Любила ли? Да, чёрт побери! Но вспоминать об этом было так больно, что эту дверь в душе заколотила наглухо. И запретила себе даже вспоминать.

До тех пор, пока в компанию не пришла новенькая. Яркая теплая улыбка, лёгкая походка, пепельные волосы по плечам, глаза цвета фиалок после дождя. В коллектив влилась быстро и как- то естественно, в работу врубилась,что называется , с ходу. Шеф одобрительно кивал и намекал на повышение! Это всего- то через полгода!

Мужчины относились к новенькой со смесью человеческой симпатии и откровенного самцовского интереса.

Как же хотелось быть такой же! Эти руки, эти глаза, кожа персикового оттенка. Этот звучный, чуть хрипловатый смех! Почему всё это досталось не ей?!

Зависть, липкая, как патока, как мед и с такой же терпкой горечью! Я наслаждался каждой минутой, каждой каплей этой великолепной зависти. Давай же, милая, ты можешь больше, сильнее!

И серая мышь в старомодном костюме села за компьютер. Наутро шеф не получит важный отчёт, а ненавистная новенькая получит по полной.

" Бездари, тупицы пустоголовые, остолопы! Кого учить вздумали - меня?" Гордая посадка породистой головы, взгляд с прищуром, курительная трубка редкого черного дерева. И книги, книги, книги. Его книги. Повести, рассказы, эссе. Давно растащили на цитаты, считают классикой современной литературы. А тут какой - то редактор, недавно выучивший алфавит, осмелился настаивать на правках! Щенок!

Какая великолепная гордыня! Пряная, как перец, холодая, как послевкусие после мятного ликера.

Этот ликер я когда- то очень любил. Пардон, забыл представиться. Меня зовут Сейлор. Или, правильнее сказать, звали. Кто я такой? Или что я такое?

Нам самим про это мало известно. Мы - души, заблудившиеся в междумирье. Чаще всего нас насильно исторгли из тела. Но бывает так, что эту жизнь любили настолько сильно, что не пожелали уходить. И маемся бесплотными призраками: ни тела, ни ощущений, ни эмоций. Именно эмоции позволяют ощутить жизнь, её пульс, биение, самый сок. Мы научились их красть у людей. Хотя правильнее сказать, заимствовать. Как часть тела у донора. И покуда на свете есть жадность, ненависть, гордыня, похоть и зависть, мы живы. Пусть даже такой, призрачной недожизнью.

Только любовь не трогаем. Слишком сладко, слишком сильно. Слишком больно. Больно от того, что чужая. Больно от того, что не ощутить больше в полной мере никогда.

А однажды увидел его. Высокий, сутулый, с матовыми черными глазами. Шел медленно , словно позабыл, как это делается. Изжелта- землистое лицо, острые скулы, волосы цвета перца с солью. И ...пустота. Абсолютная пустота внутри. Ни вспышки, ни отголоска даже самой простейшей эмоции. Если бы я мог, удивился. Какой черт дёрнул пойти за незнакомцем? Знал бы какой, пообломал рога. Но...

Тот свернул на узкую улочку, достал массивный ключ. Тяжёлая старинная дверь басовито скрипнула:

- Виски будешь?

- Буду..

Охренеть, он меня видит!!! Забытое ощущение.


Тягучий напиток с резковатым ароматом. Я его не чувствовал, но помнил. Стол, два кресла. И фото молодой женщины на стене. Она улыбалась так заразительно, так тепло и искреннее. Не красавица, но лучше любой красотки. Такое идёт изнутри.

Он глянул на фото, и я все понял:

Грузовик. Чертов грузовик и Чертов водитель. Пара секунд - и все, нет. Ни любви, ни будущего, ни надежд. Ни её улыбки, ни терпкого запаха волос ни овсянки по утрам. Я не любил овсянку, но это уже неважно. Все тогда стало неважно и ненужно. Не верил, что больше не обниму, ни прижму к себе, не получу лёгкого шлепка ниже пояса.

Двигался по инерции. Внутри всё жгло огнем. Уверен, даже в аду нет такого огня, потому, что ни один грешник его не заслужил. Таких грехов ещё не придумали и не совершили.

Прижимал к себе её платье, вдыхал еле слышный запах, она словно вышла на минутку и должна была вернуться.

Из кармана платья выпала записка" Роза, любимая, завтра в пять на нашем месте. Гарри".

- Она хранила твои записки?

- Я Эдвард.

- О...

- Молчи. Ничего не говори. В тот миг я похоронил её во второй раз.

Мы сидели и молчали. Легкой волной всколыхнулось что- то, похожее на сочувствие. Страшно, наверное, быть живым, когда ты уже мертвый.

Положил руку ему на плечо. Закрыл глаза. И вспомнил. Вспомнил тепло очага, запах пирожков, которые пекла бабушка, смех первенца. Я не ощущал, но хотя бы помнил. И наполнял страшную пустоту внутри незнакомца теплом своих воспоминаний.

И, давно мертвый, в эту минуту жил. Это больно, это страшно, но так прекрасно - жить. И я надеялся, что незнакомец вспомнит, каково это, несмотря ни на что.


МногА букфф